Внизу живота у меня призывно заныло, а в висках застучало, словно быстрыми ударами молоточка по ксилофону.

— Фу-у!! — завывали в приступе смеха волки. — Шалишь, дядя Вова!.. На такие-то предпочтенья и все мы горазды! Нам не привыкать ссаться где ни попадя!..

— Проклятые хулиганы! — зловеще прорычала Нога. — Теперь берегитесь!! Вам-таки достанется на орехи!!

— Орехи!! — схватился за животик заяц Обшмыга. — Ой, какая чушь!!

— Почему вы не желаете правильно постигнуть суть событий? — я дрожал и мучился, поскольку сознание заполонила беспощадная гнетущая трусость. — Только что мы говорили о любви, и я сказал, что люблю вас, люблю сразу всю стаю, но вы, возможно, не расслышали меня или недопоняли, отчего возникла ситуация лёгкого недоразумения… здесь такой шум стоит, такой заразительный хохот, что и немудрено не расслышать, а я, к сожалению, негромко произнёс своё признание, в этом смысле я конечно смалодушничал… что ж, это моя вина, я не собираюсь снимать с себя ответственности за то, что я негромко произнёс, а вы не расслышали, и я отчасти каюсь за свою вину, прошу у вас всех прощения, и готов повторить это признание в любви ещё раз…

— Врёшь!! — отрезал Кулаков-Чудасов.

— П-почему обязательно мне врать? Разве я не могу испытывать нормальных человеческих чувств, и разве невозможно их испытывать ко мне?..

— Врёшь!!

— Но я могу даже поклясться, что не вру!.. у меня есть свои принципы и святыни, и я — если хотите — могу поклясться ими… главное, чтоб все остались живы и здоровы…

— Врёшь!! — Кулаков-Чудасов произвёл выпад когтистой лапы к моему горлу и щёлкнул зубами: — Ам!!!

Волк точно рассчитал удар: лапа застыла в ничтожном расстоянии от горла. И это было для меня совсем непереносимо, это лишило меня всяческого права на существование, на тщеславие, на великое звания человека, который, по сути дела, перестал быть царём природы, а оказался всего лишь мешком с костями и требухой. Я бессильно обмяк и повалился на пол, к ногам волка.

— Что, Владимир Владимирович, комедия закончилась? — спросил облизнувшийся Шершавый.

— Да, Шершавый, комедия закончилась, впрочем, не для всех она и была комедией. Приготовься, Филушка, сейчас мы тебя будем жрать!.. Сам разденешься перед смертью или тебе помочь?

Я безмолвно дрожал и сжимался в комок.

— Филушка — мой гость, а в моём доме никто не будет съеден без моего веления! — отчеканила Нога. — Жрите кого угодно и где угодно, но не в моём доме!.. Я ясно изъясняюсь?

— Как ты намереваешься нам помешать, Нога? — ухмыльнулся Кулаков-Чудасов. — Прости, голубушка, но это невозможно, и если ты объективно рассмотришь наши потенциалы, то быстро сообразишь, кто теперь здесь хозяин. Кстати, учти (если при сравнении потенциалов, ты улетишь в фантастические дебри и не вернёшься), что, если мы не насытимся Филушкой, то сожрём и тебя. А мы, скорей всего, им не насытимся.

— Или вы сейчас же убираетесь вон из моего дома… — пригрозила волкам Нога. — Или я вас всех уничтожу, и плевать мне на ваши доморощенные потенциалы!!

Стая волков суетливо развеселилась.

— Фу-ты ну-ты — ноги гнуты!

— Кочерга-то ишь чего вздумала: плевать на потенциалы!

— Тётенька, зачем вы нас пугаете? Как же вы не сообразите, что вы совсем-совсем не страшная? — с горьким сожалением обратился к Ноге самый маленький и чванливый волчишка Пёсик. — Нам-то на ваши угрозы — хоть бы хны. Нас очень много, и мы зубасты.

— Ох ты чудь лесная!! — с сожалением процедил волк Гукнула.

— Интересно наблюдать, — сообщил Кулаков-Чудасов. — как эти господа, находящиеся на краю гибели, продолжают грозить нам и оскорблять. В их мозгах настолько крепко засела дивная мысль о собственном превосходстве, что нам делается принципиально необходимым их сожрать. Тем самым, в свою пользу, разрешая конфликтную ситуацию и преподнося должный урок потомкам… у нас просто нет другого выбора… Филушка, вот ты, как своеобразно интеллигентный человек, ты чем объяснишь дурацкую форму поведения Ноги?

— Что значит — дурацкую? — прошипела Нога.

— А то и значит, милочка, что ты — форменная дурёха, и иначе я не могу тебя оценить после услышанных здесь нелепостей.

— Я не ослышалась: ты назвал меня дурёхой??

— Извини, но это так. — воскликнул Кулаков-Чудасов. — И ещё раз извини, но этот факт будет волновать тебя недолго, поскольку на том свете — если он, конечно, существует — нет ни умников, ни дураков, а есть всеобщее равенство и вера в то, что «отольются кошке мышкины слёзки».

— Ты не имеешь никакого права называть меня дурёхой!

— Хорошо, Нога, я не желаю дальше спорить на эту тему, пускай всякий останется при своём мнении. Моему желудку, знаешь ли, безразлично кого переваривать — дур или не дур — фортеля насыщенности и процент калорий образуются со всех почти одинаково… Хотя, я не перестану утверждать, что ты была невероятной дурёхой!

— Но я не дурёха!!

— Расскажи это на том свете своей бабушке.

— Я не дурёха!!

Волки добросовестно хохотали. А я жалобно присмотрелся к Ноге, желая как-нибудь образумить её и предостеречь от окончательного обострения конфликта, как вдруг понял, что сейчас начнётся нечто неожиданное. Что Нога призовёт своих НЕВИДИМЫХ ПОМОЩНИКОВ, дабы они спасли наши жизни и перевели стрелки отъявленного КАРАЧУНА на тех, кто недопустимо лихо решил им распоряжаться.

— А вот покажем этим мразям, кто тут прав и силён!! — отчётливо чеканя слова обратилась Нога сначала к НЕВИДИМЫМ ПОМОЩНИКАМ, а затем позвала кого-то конкретно: — Максим Ильич, пора овец стричь!!

— Какой ещё Максим Ильич?? — хихикнул заяц Обшмыга.

— Любовника под диваном прячешь? — хмыкнул Кулаков-Чудасов.

И тут небольшой станковый пулемёт — истинный Максим Ильич — разрушая в кладовке кучи хозяйственного скарба, вырвался на середину комнаты и артистично, чумазо улыбаясь, щёлкнул затвором. Руководимый силой волшебства, которого столь много оказалось в доме Ноги, он повёл прицелом по съёжившимся от страха волкам и сделал два-три ёмких пробных выстрела. Звук пуль, чеканно царапающих стену, ему явно пришёлся по нраву. Пулемётная лента была забита до отказа.

— Огонь…Пли!! — скомандовала Нога.

Короткие пулемётные очереди тут же поспешили вырваться из застоявшегося механизма, суховато повизгивая и одержимо впиваясь в жилистые тела волков. Подстреленные, извивающиеся от боли, звери падали на пол, проклиная неразумного вожака и взывая о какой-то непонятной помощи, наличие которой в доме Ноги осуществить было уже никак невозможно. Кто-то, падая на колени, умолял о прощении, вопил о понятии благородства победителей, но Максим Ильич, цепко влюблённый в свой отлаженный труд,