– Ты забыл про честь, – процедила сквозь зубы Илона.

– Я о ней никогда не забываю. Только в это понятие каждый вкладывает свой, зачастую удобный лично ему смысл.

– Вы забываетесь, сударь, – сверкнула глазами девушка.

– Илона, вот только этого не надо, – поморщился косморазведчик. – Не делай из меня врага. Я люблю тебя, и мне не безразлична твоя судьба. Но я не вижу, что именно здесь ты будешь счастлива. То, что ты называешь служением отечеству, для «имперцев» – только игра. Может, в какой-то мере – для соблюдения дисциплины – это и неплохо, но по большому счету…

– Лучше не продолжай, если не хочешь, чтобы мы поссорились, – прошептала Илона. Помолчав, сказала, тоже очень тихо: – Допустим, служить Государю напрямую мы и в самом деле не можем. Но то, что мы сохранили дисциплину, субординацию, продолжаем подчиняться Уставу – это и есть теперь наше служение. Когда все вернется на круги своя, мы останемся теми же офицерами, что были раньше. Вероятно, даже более подготовленными к службе. А ты изволил сравнить нас с другими группировками, с дикарями без чести и совести, готовыми на любой обман, на любую подлость ради сиюминутной выгоды.

– Прости, но я все-таки задам тебе вопрос. Скажи, для чего вам сталкерская одежда? – провел Плюх ладонями по камуфляжной куртке.

– Я не знаю… – смутилась девушка, но тут же приняла решительный вид: – Да, вероятно, чтобы можно было не привлекая внимания приблизиться к какой-либо группировке. Чтобы получить интересующие нас сведения. Но это отнюдь не подлость, а военная хитрость, если тебе угодно. Офицерскую честь это не затрагивает.

– Далась тебе эта офицерская честь! – скривился разведчик. – Если уж на то пошло, где ты сумела разглядеть ее у того штабс-капитана, Герасимовского? Считать всех, кто не одет в «имперскую» форму, быдлом – это, по-твоему, образец чести?

– Исключения бывают везде, – нахмурившись, сказала Илона. – И я уже поняла, что мы пришлись тебе не по нраву.

– Мне не по нраву лицемерие и презрение ко всем, кто не принадлежит к «касте избранных». Я делю людей по другим признакам. Давай уйдем отсюда, очень тебя прошу!

– Куда? К кому? К тем, кто не брезгует охотиться на разумных существ и питаться ими? Ты рассказывал, что дикие «богомолы» для сталкеров – это всего лишь мясо.

– Блямс-блямс-блямс!.. – задрожал машечкианин, который за время неприятного разговора не произнес ни звука и не двинулся с места, застыв, подобно зеленому столбу.

– Не бойся, Блямсик, – погладила его девушка. – Здесь никто не станет охотиться на твоих друзей. Я докладывала полковнику Соболеву о разумности «богомолов».

– Хорошо, если так, – сказал Плюх. – И все же, я еще раз тебя прошу: давай уйдем! Мне в любом случае через два дня придется сделать это. А я очень хочу, чтобы ты всегда была рядом. И мы отправимся не просить милости, не сдаваться в рабство ради пропитания. Мы отыщем ученых, а потом вместе с ними будем пытаться выбраться из Зоны. Возможно даже, что ты сможешь вернуться домой и продолжить настоящую службу… во благо отечеству. Но если выхода и не существует, то его поиск – это все равно более достойно, чем сидеть, сложив лапки, ожидая голодного конца. Разве я не прав? Идем!

– Да пойми же, Егор! – уже сквозь явно подступившие слезы взмолилась Илона. – Я не могу! Что бы ты ни говорил про наших людей, но это тебя так обида настраивает. Да, очень жаль, что отец оказался таким упрямым, но… Я еще поговорю с ним, постараюсь убедить. Но сама я отсюда не уйду. Что хочешь думай, но долг и честь я понимаю так, как положено русскому офицеру. Прости. И… прощай.

Девушка четко, по-военному, развернулась и зашагала к дому. Блямс рванулся было следом за ней, но замер, словно наткнувшись на прозрачную стену, и, опустив голову, вернулся к Плюху.

– Блямс… – печально произнес он.

– Погоди, дружище, не грусти, – сказал разведчик. – У нас еще в запасе два дня, а за это время многое может измениться.

Плюх, конечно, и сам в это не верил. На душе скребли кошки. В горле застрял горький ком. С одной стороны, он понимал Илону, но с другой – все, сказанное ей, было именно то, что он искренне думал. А она не смогла его понять. Не захотела. Еще было очень обидно, что девушка не ответила на его признание в любви взаимностью. Конечно, это еще не значило, что взаимности не было. Точнее, не значило бы, если бы Илона столь категорично не отказалась уйти вместе с ним. А теперь… Долг перевесил любовь? Или там и перевешивать нечего?

– Блямс, – отвлек его от невеселых мыслей «богомол». – Блямс-блямс! – Он определенно хотел что-то сказать, но что именно – Плюх, конечно, понять не мог.

Блямс взмахнул лапой, показывая в ту сторону, откуда они с ним пришли в поселок «имперцев».

– Что? – посмотрел он на друга. – Хочешь к своим?

– Блямс-блямс-блямс! – заскакал на месте «богомол».

– Надеюсь, не навсегда?

– Блямс! – возмущенно подпрыгнул друг.

– Ну, сбегай тогда. Я в любом случае два дня выжду – вдруг Илона все-таки… Так что ты возвращайся, пока я не ушел. Одному мне будет плохо.

«Богомол» развернулся, собираясь умчаться, но Плюх остановил его:

– Ты вот что… Будь осторожен. И своим скажи, чтобы были осторожными. На них теперь будут охотиться все, кому не лень. Точнее, все, кто ничего не слышал о совести, кому все равно кого съесть – разумного или нет, лишь бы брюхо набить. Боюсь, и до каннибализма дойдет. А ты устрой там патрули какие-нибудь, караульных расставь не только возле селения, но и подальше, чтобы успеть, в случае чего, твоим друзьям убежать. Было бы куда… Слушай, а что если в Лазаревское?.. – разведчику только сейчас пришла в голову эта идея; сначала показалась безумной, но, подумав, он пришел к выводу, что в ней что-то есть. – Ведь с тобой там ничего не случилось, с ума ты не съехал, и в новобранцы тебя не призвали. Может, и с твоими сородичами будет так же? Не знаю, правда, чем вы там будете питаться… Но хотя бы пересидеть какое-то время, если совсем прижмет – и то дело. Имей в виду этот вариант. А теперь скачи, удачи! И передавай привет Фёдо… ну, всем, кто, как говорится, меня помнит.

– Блямс! – сказал зеленый друг и упрыгал. Плюху не оставалось ничего другого, как отправиться к вагону. На сей раз тот оказался пустым, выспавшиеся «имперцы» разошлись по своим делам.

Что делать дальше в течение ближайших двух дней, разведчик не знал. Если бы это было возможным, он бы с удовольствием их проспал, чтобы ни о чем не думать. Но Плюх не без оснований полагал, что на самом деле все будет наоборот: от невеселых размышлений он вряд ли вообще сумеет заснуть.

К обеду, который вскоре принесли – по просьбе Илоны, но не она, – Плюх даже не притронулся. И дело тут было не в обиде – просто кусок не лез в горло. Косморазведчику давно не было столь тошно. Даже тогда, когда понял, что очутился не на своей Земле и, похоже даже не в своей Вселенной, не было такого омерзительно-опустошающего чувства. Тогда имелась цель и существовала надежда. Теперь же он попросту не знал, что делать, а самое главное – зачем. Слова, сказанные Илоне о том, что он не может без нее жить, были не просто словами. Банальные, избитые, произнесенные людьми за тысячелетия истории миллионы раз, они казались сейчас разведчику сакральным откровением, разверзшейся перед ним пропастью губительной истины.