Дженна неотрывно смотрит на раскрытую книгу. Кажется, что она рассыплется на мелкие кусочки. Ее глаза наполняются слезами, но когда я думаю, что она вот-вот даст им волю, Дженна делает над собой усилие и подавляет их.

В проходе стоит тяжелый, затхлый дух, сотканный из ароматов грязных страниц, плесени и еще чего-то смутно знакомого, похожего на запах земли, витавший на нашем дворе в ту ночь, когда мы с братом зарывали клад. Я знаю, что моя сестра Дженна не похожа на Сесилию, которая выросла в сиротском приюте и сейчас переполнена гордостью из-за того, что стала женой богатого Коменданта. Совсем не похожа. Она, как я, потеряла то, что имела, лишилась чего-то очень дорогого.

Я в нерешительности, не знаю, можно ли ей рассказать о моем плане: завоевать доверие Линдена, а после сбежать. Она ведет себя так, будто уже смирилась с тем, что ей полагается гнить в этом доме до конца своих дней. Ну а что, если ей просто не пришло в голову, что отсюда можно выбраться?

С другой стороны, если я ошибаюсь, что помешает ей потом меня предать?

Пока я взвешиваю все «за» и «против», в комнату заходит Сесилия и, возмущенно фыркнув, падает в кресло, стоящее у одного из столов.

– Только время зря потратила, – объявляет она.

И затем еще раз, на тот случай, если мы ее не расслышали:

– Пустая трата времени.

В эту секунду в библиотеку заходит Габриель с подносом в руках. Он принес чай и нарезанный дольками лимон в серебряной вазочке.

Я занимаю место напротив Сесилии. Она поднимает свою чашку с блюдца и с нетерпением ждет, пока Габриель ее наполнит. К нам присоединяется Дженна. Не отрывая глаз от книги, которую держит в вытянутой руке, она берет дольку лимона и принимается ее посасывать.

– Линден пригласил меня прогуляться по розарию, – рассказывает Сесилия. Она делает глоток чая, и на ее лице появляется брезгливая гримаса. – Где молоко и сахар? – резким тоном спрашивает она.

Габриель выскакивает из комнаты с обещанием все мигом принести.

– Так вот, я подумала, что он наконец-то решил вести себя как положено мужу, ну вы понимаете. Пора бы уж. А он представляете что делает? Показывает мне подпорки для подсолнухов, что привезли из Европы лет сто назад, а потом все без конца рассказывает о Полярной звезде. О том, какая она древняя и как с ее помощью путешественники могли вернуться домой. Одно разочарование. Он меня даже не поцеловал!

Я вспоминаю о тех минутах, что провела с Линденом, встречая рассвет в этом же саду. Он говорил о японских карпах кои и о том, каким был мир раньше. Сейчас я понимаю, что ему, как и его покойной жене, хочется забыться и оказаться где-нибудь в далекой, неизвестной стороне. Интересно, они так любили друг друга, потому что разделяли это стремление убежать, или детство, проведенное в этих опрятных стенах, пробудило в них любовь к вещам, которые им, скорее всего, не доведется увидеть?

То же самое происходит и со мной, ведь так? Единственное, чем я здесь себя утешаю, это мыслями о том, каким был когда-то этот мир. Меня пронзает острое чувство непонятной мне природы. Что это? Жалость? Сострадание? Понимание?

Чем бы оно ни было, мне оно неприятно. У меня нет причин сопереживать Линдену Эшби. Ни одной причины вообще испытывать к нему хоть какие-нибудь чувства.

Дженна посасывает лимонные дольки и складывает корочки, лишившиеся сочной мякоти, на стол. Переворачивает страницу. Уходит от реальности в книгу. Можно считать, что мы обе смогли здесь в некоторой степени затеряться.

– Линден до меня даже не дотронулся, – обращается она ко мне и продолжает обвинительным тоном: – А тебя он поцеловал.

– Что, прости?

Она кивает с неподдельным воодушевлением, будто нет на свете ничего естественней. Ее карие глаза блестят и округляются.

– Я видела, как он выходил из твоей спальни сегодня утром. Уверена, что он провел с тобой всю ночь.

Даже не знаю, как ей ответить. Не уверена, что «сестры по браку» уж очень скрытничают на сей счет.

– Мне казалось, что все, что происходит в спальне, – наше личное дело, – выдавливаю я.

– Ах, не будь такой скромницей, – отвечает Сесилия. – Дело дошло до конца? – Она наклоняется вперед. – Это было просто волшебно? Наверняка было.

Вернувшийся в комнату Габриель ставит на стол кувшин молока. Сесилия берет из его рук сахарницу и высыпает чуть не половину ее содержимого себе в чашку. Когда она делает очередной глоток, я слышу, как на ее зубах скрипит сахар. Она ждет, что я ей отвечу, но тишину нарушает только звук, с которым Дженна расправляется с лимонными дольками, да покашливание Габриеля, направившегося к двери.

У меня горит лицо, и я даже не знаю, от чего – смущения или злости.

– Это тебя совершенно не касается! – выкрикиваю я.

Дженна с любопытством смотрит на меня поверх книги, похоже, ее забавляет весь этот разговор. Сесилия с сияющим лицом засыпает меня личными вопросами, они шумным роем кружат в моей голове, пока я не понимаю, что не в силах больше смотреть на нее. Мне невыносимо находиться рядом с ними обеими: они не могут предложить ни дружбы, ни утешения, им никогда не понять, о чем на самом деле говорит Линден. Какое им дело до Полярной звезды? Одна выкопала себе уютненькую могилку среди столетних фолиантов, другая счастлива и дальше оставаться в заточении. У меня с ними нет ничего общего. Я пулей вылетаю из комнаты.

В коридоре библиотечный запах уступает место пряному древесному аромату курительных палочек, тлеющих в неглубоких стенных нишах. Габриель уже почти зашел в лифт, за его спиной вот-вот закроются двери, когда я с криком «Подожди!» влетаю к нему в кабину. Двери закрываются, я стою, упершись руками в колени и хватая ртом воздух, как будто пробежала целую милю. Габриель нажимает кнопку, и лифт едет вниз.

– Будешь продолжать в том же духе, рано или поздно попадешься, – предупреждает он, но в его голосе нет угрозы.

– Не могу больше, – выпаливаю я, едва переводя дыхание.

Мне тяжело дышать вовсе не потому, что я немного пробежала по коридору. Нестерпимо жжет в груди. Перед глазами все плывет.

– Ненавижу это место. Все здесь ненавижу. Мне…

Мой голос прерывается, я знаю, что сейчас произойдет. Мое тело возьмет надо мной верх и сделает наконец то, чего ему так отчаянно хотелось с того самого мгновения, когда меня затолкнули в тот фургон. Просто тогда я была совершенно ошарашена происходящим, а потом, когда проснулась здесь, слишком разозлена.

Габриель это тоже понимает. Он достает из своего нагрудного кармана носовой платок и протягивает мне как раз в ту секунду, когда мое тело начинают сотрясать рыдания.

Двери лифта открываются, перед нами коридор, ведущий на кухню. Шум голосов сопровождается ароматами готовящегося на пару лобстера и еще чего-то сладкого, только что вынутого из духовки. Габриель нажимает кнопку, двери закрываются, но на этот раз лифт никуда не едет.