- Мне дали время до заката, - добавил врач.

Он не сомневался в правоте израненной дикарки: ночи ему не пережить. Существо, лежащее на столе, едва ли в полной мере является человеком, - понятным, описанным в медицинских трактатах. Она сама и есть тайна, столь важная для ордена. Одно чудо исцеления искупает для ордена менторов все неудачи похода в новые земли. Это чудо ведомо его благости и является пока что ересью, ибо сотворено не орденом.

- Ты бледный, но не мертвый, крепкое дерево, так, - задумчиво добавила женщина. С сомнением свела брови, морщась от боли в разбитой скуле. - Не могу двигаться, сломана спина. Не могу ходить, долго, очень долго, пока зреют плоды батара, видно - так. Мне нужен защитник. Нельзя дать силу ранва тебе, бледный. Нельзя и опасно открыть тайну тебе - обретение... Может, все тут туман и ложь, может, ты есть самая хитрая ловушка машригов для глупой мавиви?

- Я ничего не понимаю, хотя ты говоришь на языке тагоррийцев очень хорошо и внятно.

- Дай воды.

Рёйм зачерпнул из бадьи, поднес большую медную кружку к губам женщины, осторожно и бережно приподнимая её голову. Красиво очерченные ноздри дрогнули, губы плотно сомкнулись.

- Что не так?

- Вода уже умерла. Нельзя пить. Плохо, я совсем слабая... - женщина глянула на Рёйма и обреченно прикрыла веки.

На сей раз в глубине её взгляда отчетливо прочелся самый обыкновенный страх. Её пытали, и боль никуда не делась, как и память о пережитом ужасе. И понимание неизбежности скорого его повторения. Женщина очень старалась не впасть в отчаяние и быть сильной. Удивительно и достойно уважения было то, что после общения с оптио она сохранила полную ясность сознания и еще способна надеяться на спасение, даже искать выход из явного и безнадежного тупика заточения... Из ловушки, в которую теперь угодил и он, врач, использованный с непонятной пока целью.

- Я не выдержу, если они снова... - голос женщины дрогнул, на сей раз страх и боль почти выплеснулись, сдерживать их не осталось сил. - Лучше умереть теперь. У меня нет ранва, я не могу надеяться. Мне нужен защитник, бледный.

Глаза распахнулись во всю ширину и в тайной их синеве отразилась многохвостая молния, озарившая на миг хмурый дождь за окном и всю каюту. Рёйм виновато пожал плечами. Он стоял в изрядных размеров луже, мок под проливным дождем, находясь в недрах корабля, на второй палубе, - и ощущал обреченность полного и окончательного одиночества. Нелепо, но полумертвая и не способная двигаться самостоятельно женщина теперь единственное на всем корабле существо, по-настоящему небезразличное ему и достойное самое малое - жалости и уважения. А еще восхищения, вопреки своему измученному виду и почти закрывшемуся, но по-прежнему крупному и искажающему черты лица, шраму на скуле. Никогда ему не доводилось оперировать столь совершенное тело, - осторожно признался себе Рёйм. Как не удавалось так близко подобраться к загадкам местного народа, притягательным и удивительным, завораживающим, как красота этой мавиви. В его словаре понятие 'мавиви' описывалось просто до смешного, одним словом - 'врач'. Потому что излечившая дона Диего женщина была именно мавиви, так к ней обращались воины. Надо полагать, те воины имели наименование ранва - защитники.

- Полагаю, по мнению ментора мы в равной мере погрязли в ереси. Нас тут заперли до самой смерти. Ты врач, - осторожно предположил Рёйм и добавил, переходя на местное наречие. - Я тоже врач. Меня зовут Рёйм, я говорю слова от чистого сердца: надо держаться вместе, нам обоим нужна надежда. Я готов тебя защищать, только я не очень для воина хорош...

Традицию местных жителей произносить клятвы, начиная их своим именем, Рёйм усвоил давно и теперь впервые использовал, запинаясь и с трудом выговаривая слова на наречии племени махигов. Именно этот диалект он усвоил лучше иных, ведь махиги жили у самого берега и были многочисленны.

- Повтори на своем языке, - недоуменно попросила женщина. - Я сначала была зла. Но я поняла: ты все путаешь. Вы, бледные, думаете в тумане, лжете по ошибке, слова путаете, вот. Ты назвал себя мавиви, совсем ложь.

Рёйм кивнул и гораздо более уверенно повторил слова: ведь решение уже принято и не вызывает более внутренних противоречий. Он действительно готов защищать, и, пожалуй, - пойдет до самого конца и даже без надежды...

- Мавиви совсем не то, что врач, - сообщила женщина. - Но все другое ты сказал хорошо, вот. Не знаю, как сильно большую глупость я делаю. Не знаю, что она даст зеленому миру, добро или зло. Я верю тебе, хоть ты сильно бледный. Совсем. Не воин, вот. Тоже так.

Женщина нахмурилась, шипя и охая, снова попыталась повернуть голову или хотя бы удержать её приподнятой. Побледнела и сдалась, прикрыв веки. Некоторое время молчала, обдумывая свое, непонятное. Надо полагать - план невозможного спасения...

- Ты веришь в вашего бога, держащего чашу света? - неожиданно уточнила она.

- Нет, в общем-то, я скорее...

- Плохо. Всякая вера хорошо, нет веры - плохо... сейчас. Я дам тебе то, что хотели иметь машриги. То, что мы, мавиви, редко даем даже самым верным ранва. Дам, если смогу в таком вот бессилии, да. Если ты примешь и осознаешь в безверии. Просить ариха не могу, он теперь далеко, трудно звать. И он очень сильный, он сожрет тебя, вот. Звать асари бесполезно, ты чужой, ты не слышать несказанных слов, тут дождь, шум... Асари помогать тебе быть с асхи. Это очень сильное два вместе...

- Сочетание, - подсказал Рёйм.

- Сочетание, так. Сильное, но не так тяжело оно и больно не так для неготового, бледного нового ранва.

- Бред, - осторожно предположил Рёйм. - Я уже не понимаю ни единого слова.

- Я мавиви, могу дать ранва полноту обретения родства с неявленным, с духами, - пояснила, а точнее еще более запутала, женщина. - Не совсем, только на время. Если они примут родство с бледным, если сила не вытеснит разум, не угасит волю. Вот так, мы будем иметь надежду. Если я правая, ты не будешь опасный для зеленого мира. Мне не придется тебя убить.

Рёйм потряс головой и еще раз шепнул себе под нос 'бред, горячечный'... теперь он уже не сомневался: пытки оптио подточили рассудок женщины и ввергли её в пучину суеверий. Надежда выжить самому и спасти несчастную, невесть с чего возникшая и согревшая душу, сгинула, растворилась в сумерках близкого уже вечера.

- Положи мои руки ладони вверх. Прижми свои ладони, - велела женщина. - Нагнись, еще. Низко, вот так. Смотри в глаза. Не думать, не сомневаться, я мавиви, я имею опыт.

Пусть исполнение указаний и бессмысленно, но когда просят и так смотрят, и есть ощущение что в тебя верят и ты - защитник... Рёйм с долей смущения усмехнулся. Еще кто бредит! Ему под сорок, а верить в подателя чаши света он перестал ребенком. Помнится, пришел однажды тайком в полутемный тихий храм. Никого не было рядом, он прокрался к чаше, и, озираясь и вжимая голову в плечи от каждого шороха, уложил в золотое полушарье мешочек с самым ценным, нельзя ведь просить и отдаривать за просьбу безделицей. Под грубой тканью позвякивали - они и теперь памятны - три солдатика, деревянная фигурка коня и настоящая жемчужина, которую он сам добыл из ракушки. Речная, мелкая и тусклая, но как он ею гордился...