И мы даже почти не удивились, когда, вернувшись в родную квартиру, застали вместо старушки записку – «Улетела в Индию. Брахмапутра, дорогие мои!»

Мы пережили бабушкин отъезд спокойно, не считая двухдневной маминой истерики и папиных криков: «Она! Не вернется! Погибнет! От неизвестной лихорадки! Малярии! Подкожных червей! Дизентерии! Глистов и язв!»

Мы стали ждать. Ожидание усугублялось открытками и фотографиями без обратного адреса из разных городов. Бабушка в сари, бабушка в Ганге, бабушка в цветах, бабушка и чумазые бездомные дети, бабушка и голые медитирующие люди… Через десять дней дома был организован штаб по поиску беглых старушек, который занимался закупкой валерьянки для мамы и изучением почтовых марок под лупой для папы.

Еще через две недели беглянка вернулась домой. Без подкожных и ленточных червей, цветущая и веселая, с кучей блестящих шлепанец и кусками тканей. Папа кричал, тиская старушку, что никогда не будет жечь женщин и запрещать гробы, а мама, судорожно всхлипывая, клялась в чем-то невнятном, вроде заведения рыбок для медитации и коврика для общения с живой природой.

А вечером бабушка рассказывала мне, что она теперь почти, как Сенкевич, только без телеэкрана, и вместо бесполезного хлопания на Мосфильме мы пойдем с ней учить разные языки. Чтобы в следующий раз отправиться в кругосветное путешествие. По экватору. На велосипедах.

Настоящий самурай должен думать о смерти не меньше двух раз в день. Старушки делают это чаще – даже те, кто не знает о самурайском кодексе. Ничто и никто не мешает им это делать – ни погодные катаклизмы, ни ежегодное повышение пенсии на 0,035 %, ни внезапная смена правительства. Они периодически делятся друг с другом секретной информацией – где лежит заветный сверток с вещами «на смерть» и что туда входит. Кроме как друг с другом – им больше совершенно не с кем поговорить на эту важную и увлекательную тему. Дети и внуки совершенно бесчувственны, и их не интересует правильный оттенок «посмертной» шифоновой косыночки. На любое упоминание слова «завещание» морщатся и машут руками – ты, мол, живи-живи. Подольше желательно. Потому что именно сейчас нам будет абсолютно некогда заниматься поминками и оформлением наследства. И старушки поникают головой и идут прочь от невнимательных родственников. Они сбиваются стайками около подъездов – и говорят-говорят-говорят.

Моя бабушка в этом смысле очень прогрессивная. Она следит за последними веяниями моды в любой области, а уж что касается «посмертных» косыночек – ею уже собрана целая коллекция. Ежесезонно покупается, по крайней мере одна, – самого правильного оттенка, подсмотренного в модных журналах. Чую, переодевать требовательную старушку придется несколько раз, как кинодиву. Или птицу Феникс.

Дома у бабули есть две вещи, из-за которых стоит ее навещать. Характер бойкой вдовы, конечно, не сахар, но ради бабушкиных котлеток я терплю многочасовые монологи. Приглашая любимую внучку на ужин, старушка, с хитростью заправской домокозявки, никогда не готовит его точно к моему приходу. Внучка – голодная и уставшая – приходит к любимой бабульке, а там… Фарш для котлеток еще томится в тазике, а в углу внучку ждет килограмм картошки и тупой ножик. Бабушка вручает мне кастрюльку, и я в который раз играю в новобранца, получившего наряд вне очереди. А старушка начинает неторопливо лепить котлетки и делиться со мной всевозможными идеями. За неделю идей в бабушкиной голове накапливается огромное количество, а излагаются они хаотично и без предварительной подготовки. Поэтому я совершенно не могу уловить переходов от – к… И логические связки у бабушки напрочь отсутствуют. Талант у бабушки: перейти за минуту от колористического таланта Ренуара к желтой кастрюле соседки Маши и – обратно – к ядерной физике.

Но тут, в разгар интеллектуальной оргии, кухня начинает плыть и покачиваться у меня перед глазами. Если вы думаете, что сейчас я признаюсь в беременности и токсикозе – ошибаетесь. Меня качает от счастья. Подумать только – ни один мой дедушка не ходил по морям и океанам, а я так замечательно сохраняю равновесие на скользкой кухонной палубе! Волшебный запах котлеток делает меня спокойной и мудрой, как позолоченный Будда с блестящим пузиком. Чудесные невесомые овальные штучки шлепаются на белоснежные тарелки рядом с горкой воздушного волнистого пюре. Нет, не зря бабушка в свое время плавала на исследовательском судне по Байкалу, не зря! Морские волны и пенные гребни взбитого по всем правилам картофельного пюре – с горячим молоком и деревенским сливочным маслом – выдают в старушке старого морского волка. И вот оно! Священнодействие в заключительной стадии! Чайную ложку растопленного масла – сверху на картофельное облако – шмяк!!! И – щепотку душистой зелени. А две котлеты – шкворчащие, изысканно-коричневые, изнывающие, – рядом, чтобы не задеть, не испортить волны и пенные гребни.

Я умираю от слюноотделения, я теряю нить разговора, я вдыхаю и забываю выдыхать! Это блюдо – моя индульгенция и фата-моргана, моя малая родина и застарелый опиум для народа. Я получила медаль в школе и звание лучшего читателя в районной библиотеке – только ради этого. Бабушка гордится моим высоким общеобразовательным уровнем и заманивает меня на наши воскресные беседы едой, против которой не возражает сам Будда.

Итак, я теряю нить разговора, вожделея и предвкушая. А в это время старушка продолжает рассказывать о своей нелегкой жизни. Очухиваюсь я, когда Ренуар и коэффициенты плавления перестают мелькать в разговоре. А через несколько минут возникает стойкое ощущение театра абсурда с сумасшедшими актерами.

Бабушка (громко колошматя пестиком в кастрюле с картошкой):

– … А я говорю – нет, почему это я не должна пользоваться благом?! Если есть варианты с мячом и гимном, то почему бы не сделать розовые рюшечки, а? Или я не Клавдия Максимовна?!

Я (глядя на зовущие меня котлетки):

– Я совершенно согласна с тобой, Клавдия Максимовна! Вот если бы ты была Циля Махмудовна – тогда, конечно, вопрос стоял бы по-другому… А так – получается какая-то дискриминация!

Бабушка (в сердцах взмахнув колотушкой и заляпав горячим пюре окно):

– … А этот молодой человек мне и говорит – «не слишком ли вы замахнулись, бабуля? Мы можем замуровать вас хоть в хрустальный саркофаг, только вот спящей красавицы из вас все равно не выйдет! Формат не тот!»

Ты представляешь – он мне еще намекает на мой возраст, сопляк! (пюре уже взбито до состояния воздуха, но бабушка все еще не может остановиться).

Я (окончательно потеряв представление о предмете разговора):

– А мне, например, хрустальный саркофаг тоже не нравится. Кто его чистить будет? Он же мутнеет! Может быть, молодой человек прав?

Бабушка (негодующе шлепнув котлеты мне на тарелку):

– Вот ты и будешь чистить! Ты же мне внучка! Но самое печальное, что по техническим причинам я не смогу вам петь! И больше никогда вы не услышите на праздники моего голоса!

Я (проникнувшись огромной благодарностью к неизвестному молодому человеку, который лишает нас бабушкиного пения):