— Не знаю. Может, просто такая уж обстановка.

— Вы слышали что-нибудь о письмах?

Фердинанд, казалось, смутился.

— Да уж ежели говорить правду — слышал. Но не читал.

— Кто вам говорил?

Он смутился еще больше и притворился, будто вспоминает.

— Вот, забыл!.. Ведь все время ходишь туда-сюда, на ходу перекинешься словом с одним, с другим…

— Мадемуазель Ваг?

— Нет, она никогда не говорит со мной про хозяйские дела.

— А Тортю?

— Ну да! Этот глядит на меня так, словно и он тут хозяин.

— Жюльен Бод?

— Может быть… Ей-богу, не знаю… Может, даже кто в буфетной.

— А вы не знаете, есть оружие у господина Парандона?

— Лежит у них в ночном столике кольт тридцать восьмого калибра. Но патронов к нему я никогда не видел.

— Вы убираете его комнату?

— Я. Это входит в мои обязанности. Ну, конечно, и за столом прислуживаю.

— Больше вы нигде не видели оружия?

— У барыни есть игрушка — калибр шесть и тридцать три, эрстальская. Из нее надо стрелять в упор, да и то только поцарапаешь.

— Вам не кажется, что за последнее время атмосфера в доме изменилась?

Фердинанд задумался.

— Пожалуй, да… Они за столом вообще мало разговаривали, а теперь, можно сказать, и вовсе молчат. Разве что Гюс с Бэмби изредка словом перекинутся.

— Вы верите этим письмам!

— Примерно сколько астрологам. Если верить газетным гороскопам — так мне выходит каждую неделю получать кучу денег.

— Значит, вы не допускаете мысли, что здесь может что-нибудь случиться?

— Только уж не из-за писем.

— А в связи с чем?

— Сам не знаю.

— Вы не находите, что мосье Парандон чудаковат?

— Так ведь смотря что называть чудачеством. Всяк по-своему на жизнь глядит… Со своей колокольни. Ну, а если ему так нравится? Уж, конечно, он не помешанный… Я бы даже сказал — наоборот…

— Значит, по-вашему, она помешанная?

— Как бы не так! Держи карман! Это — чертовски хитрая баба.

— Благодарю вас, Фердинанд.

— Рад стараться, господин комиссар… Я уже давно усвоил, что с полицией лучше играть в открытую.

Дверь за Мегрэ закрылась, и он сошел по лестнице с перилами из кованого железа. На прощанье он махнул рукой швейцару в великолепной, сверкающей галунами форме — как в самых шикарных отелях, и с удовольствием глубоко вдохнул на улице свежий воздух.

Вдруг он вспомнил про уютный бар на углу Цирковой улицы и авеню Мариньи и вскоре очутился у стойки. Он соображал — чего бы выпить и в конце концов заказал полкружки пива. Он насквозь пропитался атмосферой квартиры Парандонов. Но ведь то же самое было бы, проведи он столько времени в любой другой семье… Нет, пожалуй, он ощущал бы это не так остро… Хотя повсюду он мог столкнуться с той же озлобленностью и теми же дрязгами, с теми же страхами и уж, конечно, с таким же разладом.

«Не философствовать, Мегрэ!»

Ведь он принципиально запрещал себе делать обобщения. Ладно! Он еще не видел хозяйских детей, кухарку и уборщицу и лишь издали заметил горничную в черном форменном платье с кружевным фартучком и вышитой наколкой.

— Сколько с меня?

Дойдя до угла Цирковой улицы, он увидел табличку с фамилией доктора Мартена — домашнего врача мосье Парандона. Он поднялся на четвертый этаж и позвонил.

Его провели в приемную, где уже сидели трое больных.

Раздосадованный Мегрэ тотчас же повернул обратно.

— Вы не хотите подождать доктора?

— Я, видите ли, не болен. Я позвоню ему.

— Как ваша фамилия?

— Комиссар Мегрэ.

— Может быть, доложить о вас?

— Не стоит заставлять ждать больных.

У Парандона есть брат — тоже врач, но Мегрэ хорошо знал, по своему другу, доктору Пардону, что не всегда-то и не сразу удается с ними переговорить. Ему не хотелось ехать в автобусе или в метро. Внезапно он почувствовал такую усталость, что прямо рухнул на сиденье такси.

— Набережная Орфевр.

— Слушаюсь, мосье Мегрэ.

Это уже не доставляло ему удовольствия. А ведь было время, когда он гордился своей известностью, но за последние годы комиссара даже раздражало, что все знают его в лицо.

Хорош он будет, если на авеню Мариньи ничего не случится! Он даже не решился упомянуть о письмах на утреннем рапорте. За эти два дня он почти не заглядывал к себе на службу, а околачивался в квартире, обитатели которой ведут жизнь, совершенно чуждую для него.

В кабинете его ждали текущие дела, к счастью, не очень серьезные, но которыми все же надо было заняться…

Что же изменило его взгляд на этих людей. Неужели же письма да еще тот телефонный звонок посреди дня? Он не считал мадам Парандон заурядной женщиной, с какими сталкиваешься на каждом шагу. Снова и снова ему представлялась ее театральная фигура в голубом капоте на фоне голубого будуара… И он вспомнил все ее попытки разыграть перед ним трагедию…

Да и сам Парандон уже не казался комиссару обычным существом. Гном глядел на него ясными глазами, от очков они стали еще больше, и Мегрэ тщетно старался прочесть его мысли. А остальные? Ваг… Рыжий дылда Бол? И Тортю, вовремя бросивший взгляд на дверь, где — словно из-под земли — возникла мадам Парандон.

Пожав плечами, он стал шарить по карманам в поисках мелочи — машина остановилась у подъезда сыскной полиции.

В кабинете комиссара Мегрэ побывал добрый десяток инспекторов, и у всех было к нему дело. Он просмотрел почту, подписал кучу бумаг, но все время, пока он работал в тишине позолоченного солнцем кабинета, у него не выхолил из головы дом на авеню Мариньи.

Его снова охватила непреодолимая тревога, которую никак было не разогнать. Хотя до сих пор он делал все, что было в его силах. Еще не совершилось ни преступления, ни даже простого нарушения закона. Никто не сообщил полиции о каком-либо несомненном факте. Не было подано никакой жалобы.

И все же он посвятил уйму времени изучению того маленького мирка, который вращался вокруг Эмиля Парандона.

Тщетно пытался комиссар вспомнить какой-нибудь прецедент. Было ли уже в его практике что-либо подобное, ведь ему приходилось сталкиваться с самыми невероятными случаями… В четверть шестого ему принесли письмо, только что доставленное по пневматической почте, и он тотчас же узнал печатные буквы.

Штемпель почтового отделения на улице Миромениль; время отправления — шестнадцать часов тридцать минут. То есть за четверть часа до ухода от Парандонов.