- Во сколько тебе нужно его вернуть? - требует резко.

- Мира будет дома к восьми… - говорю быстро, дёргая за молнию.

- Где она?

Подняв глаза, смотрю на его отражение. Максут смотрит в лобовое стекло.

- У неё какие-то курсы…

- Давно?

- Пару дней. Я… буду присматривать за ним. Это теперь моя работа, - добавляю тихо.

Он поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Таким тяжёлым взглядом, что я застываю, впившись в него своими глазами.

- Ты сказала ей о своей особенности? - спрашивает он.

Меня обдаёт холодом и руки вздрагивают.

О чём он думает?!

От обиды к глазам подкатывают слёзы. Резко опустив подбородок, прижимаюсь губами к шапке Даура, выплёвывая:

- Нет.

- Ты должна была предупредить, - чеканит он.

Поджав губы, дышу носом. Раз, другой, третий. Глядя в окно, говорю дрожащим от гнева голосом:

- Я могу это делать. Если бы не могла, никогда бы не взялась. Никогда бы не рискнула… ребёнком! - Повернув голову, смотрю на него и повторяю громче. - Я могу это делать! Думаешь, я совсем… без мозгов?!

- Решение должна принимать Мира, - произносит неумолимо.

Он мне не верит.

Это злит так, что я не хочу на него смотреть, поэтому смотрю в окно, качая на руках Даура.

Если бы я сказала Мире… она бы никогда! Никогда не доверила мне его! Если бы я сказала ей то, чего не рассказывала никому и никогда. Потому что это никого не касается. Моя “особенность” слилась со мной, я не хочу говорить о ней ни с кем. Это никого не касается! Только меня.

- Я попрошу её найти кого-нибудь другого.

Если это то, на что он намекает.

Очевидно - это так. Потому что в ответ на эту реплику Максут пристёгивает свой ремень и молча отъезжает от тротуара.

Игнорируя вязкую горечь во рту, тихо напеваю малышу, глядя на мелькающие за окном картинки.

Мои уши горят. Их жжёт его подарок. Тот, с которым я не расстаюсь уже пять дней. Тот, из-за которого я соврала своей матери. Я врала ей часто, так что мне не привыкать. Ради него я соврала не задумываясь. Лишь бы не расставаться с этими проклятыми серьгами. Теперь я хочу их снять.

Я не знаю, куда он нас везёт.

Я вижу, как мимо проносится знакомая ограда, а через несколько поворотов мы вливаемся в поток машин на широком проспекте.

Даур замолкает, сжимая в крошечной ладошке мой палец. Я смотрю на его личико, и образы голубоглазых малышей стираются из моей головы. Потому что теперь даже в моих неосознанных мечтах этим малышам не место.

Максут паркует машину у большого торгового центра, резко и прицельно вращая руль одной рукой, загоняя её задом в окно между двумя другими машинами.

- Останьтесь здесь, - бросает, выходя из машины.

Я не собираюсь спорить.

И отвечать тоже.

Его нет целую вечность. Разве мне привыкать его ждать?

Даур тихо сопит. Откинув голову на сидение, наблюдаю за парковкой, по которой снуют машины и люди.

Он возвращается с собранной коляской, которую тащит на плече. Она завёрнута в плёнку, и я не могу как следует рассмотреть.

Но, когда мы возвращаемся домой в гробовой тишине, и он раскладывает её, достав из багажника, я вижу, что это не совсем та коляска, что была у Даура раньше.

Но она такого же цвета. Почти такого же.

Боже…

Очень похожего цвета…

Смотрим друг на друга, пока я топчу свежий снег рядом с багажником машины, держа мальчика на руках.

- Спасибо, - говорю, разворачиваясь и направляясь к дому.

Если он восполнил потерю из самых простых побуждений, то цвет… цвет он выбрал для меня.

Но это никак не может унять сжимающую горло обиду и разочарование.

Бросив взгляд на склоненную перед Дауром Джафаровым голову, сосредоточенно смешиваю в тарелке гору риса с горой мясной подливки.

- Мой маленький тиран… - смеётся Мира, кружа чайной ложкой перед детским лицом. - Просто открой ротик…

На кухне кроме нас троих никого нет. Кроме нас троих, Фатимы и Тины здесь никто не обедает. Их питомцы делают это в столовой, которая была отрыта из тонн строительного мусора специально для этих целей.

Маленький принц никак не реагирует, флегматично поворачивая глаза вслед за ложкой и сомкнув свой крошечный рот насмерть. Как по мне, парень хочет, чтобы она оставила его в покое. Из того, что я о нём знаю - добиваться своего он умеет.

Закинув в рот нагруженную рисом вилку, тщательно и быстро жую. Из всего, на что я готов тратить в жизни больше десяти минут - приём пищи последняя позиция этого списка. Посмотрев на свои часы, вижу без четверти шесть вечера.

- Давай сынок, мамочка спешит…

Бросив взгляд на окно, вижу, что за ними стемнело.

Её курсы и эти вечерние прогулки напрягают. Но суть нахождения Миры в этом месте заключается в иллюзии свободы, которую я не должен никоим образом ограничивать. Я изучил её маршрут и нашел его безопасным даже для самостоятельного передвижения пятилетнего ребёнка. Тем не менее, я не могу не беспокоиться, потому что мне дороги мои яйца, и я планирую в один прекрасный день обзавестись своими собственными сыновьями.

Суета в холле заставляет напрячь слух. Хлопнула парадная дверь, впустив в дом несколько человек.

Перестаю жевать, зажав вилку в руке и переведя глаза на распахнутые двустворчатые двери кухни.

Прислушиваясь к голосам, пытаюсь распознать среди них один конкретный. Задачка мудрёная, поскольку уверен - этот голос в доме кроме меня почти никто никогда не слышал. Потому что его обладательница умеет быть чертовски незаметной, и сейчас в холле её нет.

Сжимаю зубы, глядя в свою тарелку.

Запах духов Тины врывается на кухню вместе с ней и суетой. В её руках маленький ноутбук, на плече болтается огромная дамская сумка, похожая на бездонный мешок. Одета она в яркое мохнатое платье, которое режет мои глаза. Следом за ней в комнату вплывает Фатима. В её руках неправдоподобно крошечный синтепоновый комбинезон, внутри которого дёргается в привычных судорогах Чили.

- Привет… - выдыхает Тина, сваливаю на стол сумку и ноутбук. - Снег пошёл… такие пробки… Фати выгуляла его, а завтра попросим кого-нибудь ещё…

Трясу ногой, сбрасывая с кроссовка визжащую собаку, и двигаю тарелку ближе к себе.

Все трое смотрят на меня.

Достав языком рис из-за щеки. Молча жуя его, вставаю.

Счищаю остатки в мусорное ведро, отправляя тарелку в машинку.