Связной кивнул и снова взял на прицел серую коробку. Бронебойщик сказал: бить по щелям, но по каким? До танка было метров триста, даже с его глазами — глазами лесного стрелка, он не мог найти слабое место. Танк остановился, пушка плюнула огнем, и где-то за спиной ударил разрыв. Машина дернулась и снова поползла вперед, Виткасин продолжал вести ее, чуть доворачивая длинный ствол.

— Манс… Тебя как зовут? — хрипло спросил вдруг бронебойщик.

— Манси, — напряженно ответил Виткасин, следя за подползающим танком. — Я — манси. Зовут Прохором.

Теперь открыли огонь дальние машины, на опушке рухнула срубленная снарядом высокая, стройная береза. Наша сторона пока молчала, не отвечая ни выстрелом.

— Прохор… — сипло сказал раненый, — я — Лешка…

— Лешка…

В поле бежавшие за танками немецкие пулеметчики развернули свое оружие, и над головами красноармейцев к линии старых окопов понеслись струи свинца.

— Ты смелый, Лешка. — Виткасин не знал, что тут еще сказать, а молчать не мог.

Не дождавшись ответа, связной повернулся к раненому. Алексей лежал, положив голову на руку, словно спал после тяжелого дня.

— Леша… Алексей!

Прохор видел смерть, но впервые человек умер рядом, почти у него на руках. Десять минут назад Алексей был здоров и силен — боец, как и сам манси. Теперь бронебойщик стал мертвым — не дышал, не говорил, не жил. Связной зубами впился в ладонь левой руки и стискивал челюсти, пока в рот не потекла горячая кровь. Алексей был смелый человек, воин, он передал Виткасину свое оружие и свой долг, и этот долг Прохору надлежало исполнить, так учили его отец и дед. Двести метров… Куда стрелять? Куда?!!

* * *

Трясущимися пальцами Николай расстегнул ватник, затем сдернул с головы шапку, вытер ладонью пот со лба. Земля дрожала, он слышал рев немецкого мотора — близко, совсем близко, он слышал крики немцев, что бежали за танком, и понял, что опоздал. Немецкая машина шла в стороне от окопа, и если даже политрук Трифонов и красноармеец Шумов сейчас поднимутся и побегут наперерез, их свалят на месте. Шансов не осталось, но это ничего не меняло, они должны были хотя бы попытаться.

— Сейчас, Ваня, сейчас, — шептал Николай, забыв, что оглохший боец ничего не слышит, — сейчас мы его, суку…

Прерывистый гул немецких пулеметов на мгновение захлебнулся, перекрытый родным грохотом «максима». Укрытый на фланге берестовского взвода, он ждал, пока немцы не войдут в намеченный еще вчера сектор обстрела, и теперь резал их длинными очередями во фланг, заставляя залечь, отсекая от танков. Трифонов понял, что другой возможности у них не будет.

— Давай, Ваня! — не своим голосом завопил политрук. — Давай!

Оскальзываясь, он вылез из полузасыпанного окопа и, сжимая в обеих руках по бутылке, бросился наперерез немецкой машине.

Танк подошел близко, очень близко, сквозь прорезь прицела Виткасин видел каждую мелочь — заклепки на лобовой плите, стволы пулеметов, фары на крыльях. Немецкая машина была выкрашена в серый цвет, но русская грязь, облепившая броню, сделала ее рыжей почти по башню. Прохор водил стволом, лихорадочно ища слабое место в стальной шкуре врага. Боец видел, как огонь «максима» прижал к земле немецкую пехоту. Задние танки остановились и перенесли огонь вправо, стремясь подавить пулемет, но головной продолжал ползти вперед, еще полтораста метров — и начнет давить взвод в окопах. Манси стиснул зубы в бессильной ярости, он уже готов был стрелять наугад, в надежде если не повредить, то хотя бы отвлечь немца. Внезапно броневая заслонка на смотровом приборе водителя сдвинулась, и Виткасин понял, что удача с ним. Глина залепила бронестекло, и немецкий танкист поднял створку, чтобы видеть, куда ведет машину. Прохор навел ружье точно в середину щели и плавно спустил курок. Отдача толкнула маленького бойца назад, он видел, как пуля ушла выше, ударив в верхнюю заслонку. Затвор откатился назад, выбросив гильзу, и Виткасин лихорадочно перезарядил оружие. Немец слышал попадание, счет шел на секунды, но теперь манси знал, как наводить. Прохор прижал приклад к плечу, придерживая его левой рукой, и тщательно прицелился.

* * *

Трифонов бежал к танку и видел, что не успевает, — машина шла быстрее, чем казалось, грязь липла на сапоги, каждый шаг давался с трудом. Пули шлепали под ноги, каждую секунду одна из них могла сбить его с ног, искалечить, убить, а враг был еще далеко. Внезапно стальная коробка дернула в сторону, зарываясь гусеницами в сырую землю, и замерла, двигатель работал, но танк больше не двигался. Политрук не знал, почему немецкая машина остановилась, он лишь видел, что теперь у них есть шанс, и, матерясь во все горло, рванулся из последних сил. Кто-то толкнул его в спину, и Николай рухнул в грязь, мимо прочавкали по грязи сапоги. Вскинув голову, он судорожно вытер лицо и увидел, как Шумов, пригнувшись, едва не волоча по земле связку гранат, бежит к танку. Ближе, ближе, у Трифонова мелькнула дикая мысль: неужели боец хочет залезть на машину?

— Ваня! — заорал политрук, поднимаясь с земли. — Ваня, не смей!

Пулеметная очередь плеснула грязью в двух шагах, но Николай не заметил этого, не отрываясь, он смотрел, как Иван обеими руками, словно спортивный молот, бросает гранаты на мотор.

Шумов догнал политрука и, сбив его с ног, побежал дальше. Гигант красноармеец не знал молодого комиссара, он лишь видел, что тот храбрый парень, может, чуть занудливый, но храбрый, а значит — стоящий. Иван не хотел, чтобы Трифонов попал под осколки его гранат. Шумов был очень силен, даже сейчас, после четырех месяцев на военных харчах, он мог швырнуть эту связку на пятнадцать метров, но бить следовало наверняка, и великан остановился, лишь когда до машины оставалось метров шесть, не больше… Теперь танк казался просто огромным, Иван, напрягая руки и спину, всей мощью своего богатырского тела забросил пять противотанковых гранат на крышу моторного отделения и упал ничком.

Увидев, что Шумов швырнул связку на танк, Николай второй раз нырнул в грязь. Взрыв оглушил его, но политрук поднялся и, шатаясь, побежал к застывшей машине. Шумов лежал лицом вниз в пяти метрах от неподвижной гусеницы — гигант бросал наверняка, и у Трифонова не было времени смотреть, жив боец или подорвался на собственных гранатах. Николай должен был закончить дело, встав над телом Ивана, он одну за другой кинул в танк обе бутылки. В сумке оставалось еще две, политрук дернул клапан, и тут его словно палкой ударили по боку. Шатаясь, он кинул сумку в разгорающийся на танке костер и упал рядом с Шумовым. Боли Трифонов не чувствовал, внезапно его тряхнули за плечо, чья-то рука зашарила по боку, и, обернувшись, политрук нос к носу столкнулся с перемазанным кровью и грязью Иваном.

— Живой? — крикнул Николай, чувствуя невероятное облегчение. — Живой, сволочь?!!

Он чуть не рассмеялся, но в этот момент в башне открылся боковой люк, и оттуда скатился человек в черном кителе. Лицо Шумова исказила лютая ненависть, великан выхватил подвешенный у пояса кинжал и, прыгнув на немца, уложил его одним ударом. Трифонов, спохватившись, потащил из кобуры наган. Из люка высунулся второй танкист, Николай вскинул револьвер и дважды выстрелил в гитлеровца. Немец упал на землю, привстал на колени, мотая головой. Шумов, оскалившись, вырвал нож из трупа и замахнулся на танкиста.