— Ты хочешь использовать это на Джагите?

Я всё ещё вспоминал свёрток. На мой взгляд, для мышеловки он был слишком увесистым, а для ружья — слишком маленьким. Наверняка там что-то среднее.

— В первую очередь на себе.

Мы остановились на перекрёстке подождать зелёного сигнала светофора. Мимо следовала вереница разноцветных такси, маленьких и похожих на шустрых жучков. Одна машина, красная — ну точь-в-точь божья коровка, даже пятна грязи там, где нужно.

Казалось, Аксель втягивал через сигарету какое-то вселенское знание, которое тут же и озвучивал, выдыхая вместе с клубами дыма.

— Я ожидаю знаков от судьбы. Видишь ли, я жадный, и люблю чувствовать на себе её внимание. И когда можно его на себя как-то обратить, стараюсь не упускать шанс.

Не давая мне осмыслить всё сказанное, он снова перешел на беспечный тон:

— А теперь самое время поработать, приятель. Наши там вовсю гребут деньги, чем мы хуже?..

— Мы пойдём на площадь?

Я подумал, что ещё слишком рано для заработков, а наши доблестные рыцари уличных искусств наверняка пошли отсыпаться дальше.

— А зачем? Там и так много народу. Мы не гонимся за прибылью. — Он внезапно засмеялся. — Мы от неё убегаем. Хватает на жизнь, и ладно. А вот если ты сумеешь залезть на какую-нибудь пустую крышу и сделать так, что через час народ будет спихивать друг друга оттуда, чтобы посмотреть на нас — это и есть настоящее искусство. Кстати, отличная идея. Почему бы не попробовать? Ночью изнанка Кракова похожа на почерневшее от времени золото. Думаю, рубиновое ожерелье, каким она кажется днём, тебя тоже не разочарует.

Один из встречных домов — архаичная трёхэтажная постройка со стенами, похожими на пряник из тёмной карамели, с декоративными окошками и флигелем в виде гончей собаки — опускает перед нами перекидной мост подъездной двери, и я вдруг понимаю, что чердак, на котором вчера с Костей нашли монетку, где-то совсем рядом. Если честно, я про монетку совершенно забыл, но теперь она словно снова накалилась в заднем кармане брюк. Даже сквозь джинсу, сквозь носовой платок я чувствую её металлические округлости и внезапно даю зарок навестить сегодня же её родину.

Мышик дотащился за нами до площадки третьего этажа и отказался лезть выше. Его, привыкшего чувствовать на зубах песок и землицу, заставляют чуть ли не отрастить когти (как у белки, которую он облаивал, прислонив подбородок к толстому стволу каштана) и карабкаться по стержню мироздания.

Аксель присел перед ним на корточки. Извлёк из кармана куртки кость. У нас с псом глаза полезли на лоб.

— Видал? Ты же теперь цирковой пёс. Знаешь, где обитают цирковые собаки?

Мышик всем своим видом изображал внимание. Розовый язык вывалился из пасти и трепетал между зубами, словно листик на осеннем ветру.

— Там же, где и тигры, — удовлетворённо заметил Аксель. — Там, где скажет дрессировщик. Хотя бы и на крыше.

С этими словами он зашвырнул кость в открытый люк чердака. Мышик встопорщил загривок и бросился следом, неловко цепляясь лапами за перекладины винтовой лестницы.

* * *

Мы начали представление для плоской крыши, для хмурого неба, для антенн, что ловили промокшие газеты, для пташек, для кошки в одном из ближайших окон соседнего дома и для жестяной борзой, что неловко растопырив лапы замерла в своей бесконечной погоне за ветром. Руки Акселя выхватывали комки воздуха, подкидывали вверх и ловили, он жонглировал невидимыми предметами с безмятежной улыбкой. Я некоторое время недоумённо наблюдал за ним, потом, когда Мышик с весёлым лаем принялся прыгать вокруг Капитана и пытаться поймать клочки воздуха раньше него, а Аксель со смехом уворачивался, сам включился в игру. Больше для того, чтобы согреться — пальцы холодного воздуха забирались под куртку, трогали кончики ушей и щипали за нос — сам принялся ловить пропитанный влагой туман, перебрасывать из руки в руку. Двумя предметами я уже умею жонглировать, поэтому, закрыв глаза, легко было представить в руках их шершавость и вес.

Аксель улыбнулся мне, швырнул один из своих невидимых мячиков. Я ловко поймал, присовокупил к своим двум. Бросил ему свой. Мышик прыгал между нами, щёлкая пастью, бешено крутя хвостом и сбивая в воздухе крупные дождевые капли. В соседних домах открывались окна, люди выставляли на подоконник кружки с чаем или кофе, поглядывали на нас с улыбкой. Кто-то даже вытащил подзорную трубу.

— Хэй!

Аксель подбросил в воздух все свои предметы, последним поделился со мной, хлопнул в ладоши — и в этот же момент я моргнул. А когда распахнул глаза, между нами носились разноцветные шары, в точности такие, какими меня учила вчера жонглировать Марина. Со всех сторон звучали аплодисменты, ободряющий свист и весёлый гомон. Открывались всё новые и новые окна. Я занервничал, пытаясь удержать буйную радугу в руках, и на этот раз мне это удалось.

На крышу через люк, привлечённые шумом, выбрались любопытные мальчишки. Следом — молодая парочка, восхищённо оглядываются, будто бы не на крыше оказались, а на обратной стороне тучи, возле самого неба. Прижимаются друг к другу и глядят на нас большими глазами; я попытался им улыбнуться и едва не упустил свои мячи. Потом ещё люди. Туристы с огромными чёрными фотоаппаратами на шее, похожими на ружья. Какой-то не то кореец, не то китаец, невозмутимо расстелил плащ и уселся, скрестив ноги и положив на колени руки.

Новый хлопок эхом раздался среди крыш, мячи пропали, и я вновь жонглировал воздухом.

Потом были ещё фокусы и волшебные превращения. Всё закончилось тем, что небо просыпало на нас конфетти в виде мокрых снежных хлопьев.

Аксель подманил Мышика, и когда тот уселся перед ним, принялся что-то втолковывать в подставленное ухо. Пёс тявкнул, зубами принял у Капитана из рук потрепанную панаму, поднялся на задние лапы и, трогательно сложив на груди передние, стал обходить публику. Скоро в шапке приятно звенело. Люди, что смотрели на представление из окон, исчезали на минуту, потом возвращались и бросали к нам на крышу мелочь.

Через некоторое время по лестнице вскарабкался одутловатый торговец с мальчишкой-помощником едва помладше меня. Вдвоём они втянули бочонок, коробку с дымящимися хот-догами и варёной кукурузой. С симпатией поглядывая на нас и лениво журя пацана за нерасторопность, пан принялся выстраивать пирамиды деревянных кружек.

Когда представление закончилось и мы перебрались на соседнюю крышу подальше от назойливых зрителей, обогатившись закуской: стаканчиком кофе для меня и кружкой пива для Акселя (ему пришлось уверять торговца, что мы не сбежим с его драгоценной кружкой, а как настоящие фокусники заставим её материализоваться прямо в корзине), я рискнул отпроситься.

— Да, пожалуйста, — заверил меня Аксель, бряцая панамой с мелочью. — Наша часть работы на сегодня сделана.

Смутное желание увидеть тот чердак ещё раз оформилось во что-то непоколебимое, зачесалось отметиной на ладони. Волдырь сошёл ещё вчера, остался только едва различимый след, который неприятно зудел, когда я соизволял о нём подумать. Я чувствовал, что смогу отсюда добраться — места эти робко махали мне, они, ночные знакомые, спрашивали: «Эй, парень, не ты ли проходил здесь вчера ночью? Не у тебя ли вчера соскользнула нога вон в ту щель, и не после того ли, как ты прошёл вон там, среди леса антенн, вороны ещё долго не могли успокоиться?»