Бывать в штабе дивизии мне приходилось и раньше — на совещании снайперов, на слете истребителей. А совсем недавно здесь нас принимали в кандидаты партии: Добрика, Карпова, меня и ребят из других полков.

В небольшом помещении перед кабинетом комдива полковника Панченко собралось человек десять — двенадцать. Кроме капитана Трещева, помощника начальника политотдела по комсомолу, тут были два разведчика, саперы и танкисты. В ожидании встречи с командиром дивизии мы гадали, по какому поводу собрали здесь такую разношерстную компанию.

Наконец нас пригласили в кабинет.

— Присаживайтесь, товарищи, — пригласил комдив. — Разговор у нас с вами будет коротким: всех вас вызывает к себе командующий армией генерал Николаев. Зачем — я и сам пока не знаю. На каждого из вас получено персональное приглашение. В восемнадцать ноль-ноль все должны быть у него. Времени осталось немного, поедете на медсанбатовской машине, она уже ждет. Сопровождать вас будет капитан Трещев.

Ровно в назначенное время нас пригласили в кабинет командующего. Хозяин стоял у письменного стола, чуть пригнувшись и опершись на него обеими руками. По выработавшейся армейской привычке мы выстроились в одну шеренгу. Поприветствовав командующего, каждый из нас по очереди представился ему, делая шаг вперед.

Предложив всем сесть, генерал Николаев, взяв в руки карандаш и придвинув поближе большой блокнот, сказал:

— Попрошу всех доложить свои соображения о положении дел на урицком направлении: какие там силы у немцев, как они себя ведут, что нового появилось у них в обороне, вооружении. Прошу по очереди.

И нам всем сразу стало ясно, чего от нас хотят. Все мы были из полков, стоявших под Урицком. Наш полк, самый крайний из всех, стоял от залива влево к Пулковским высотам. Урицк был прямо перед нами.

Каждый из нас как можно короче, конкретней и подробней доложил все то, о чем ему было известно, и о том, чего хотелось бы. А хотелось всем без исключения одного — как можно скорее погнать фашистов от Ленинграда. Всем поперек горла стояла теперешняя наша оборона — неудобная, открытая, болотистая, просматриваемая и простреливаемая немцами. Всем хотелось настоящего дела. Поэтому доложили мы все как есть. Да и действительно, кому, как не нам, разведчикам, саперам да снайперам, в совершенстве знать оборону противника, которая ежедневно просматривается, изучается до мелочей? Кто, как не мы, проутюжил своим собственным животом весь передний край, нейтральную полосу да и тылы противника?

Внимательно выслушав каждого и немного помолчав, командующий всем сразу поставил один вопрос:

— Картина ясна. Хочу теперь спросить у вас одно: можно ли взять Урицк боем? С ходу, неожиданно? Ваше мнение?

— Безусловно! — чуть ли не в один голос ответили мы. — Только, конечно, при хорошей подготовке и при взаимодействии всех родов войск!

Командующий встал. Вскочили и мы. Генерал поблагодарил всех за беседу и каждому пожал на прощание руку. Только меня почему-то обошел своим вниманием и отошел к своему столу. Взял оттуда что-то, повернулся к нам и произнес:

— Ну что ж, товарищи, спасибо вам за службу! А вас, товарищ Николаев, от имени Военного совета сорок второй армии награждаю за активное уничтожение фашистской нечисти именными часами! — И, протянув мне коробочку, пожал руку.

— Служу Советскому Союзу! — ответил я взволнованно.

Когда он разрешил нам всем «быть свободными» и мы вышли из кабинета, ребята попросили показать подарок. Это были большие карманные часы фабрики имени Кирова. На задней крышке было выгравировано: «Тов. Николаеву Е. А. за боевое отличие в борьбе с немецким фашизмом от Военного совета армии».

Ребята смотрели на часы, читали надпись, поздравляли меня, и никто из нас и предположить не мог, какая судьба уготовлена и мне, и этим часам в самом скором времени…

Обратный путь мы проделали в том же порядке — по штабам, только теперь по нисходящим.

В штабе дивизии и в полку поинтересовались содержанием разговора с генералом, рассматривали мои часы, читали надпись на их крышке, но никто не спросил: «А не голодны ли вы, ребята?» На приглашение «отобедать с нами» мы, конечно, не рассчитывали — не те времена. Но хотя бы отпустить нас пораньше могли бы…

Путь от штаба полка до КП батальона я проделал на предельной скорости — так велико было желание быстрее добраться и чего-нибудь поесть. А путь был нелегким и неблизким по петлявым фронтовым заснеженным дорогам.

«Кажется, что-то затевается», — подумал я, торопливо пробираясь в расположение роты по заметно изменившимся за мое отсутствие траншеям: у землянок валялись пустые цинковые патронные коробки, шуршала под ногами промасленная оберточная бумага от гранат, бойцы озабоченно проверяли свое личное оружие.

Командир роты лейтенант Буторин, которому я доложил о своем возвращении, торопливо приказал:

— Беги скорей к себе во взвод: есть приказ — через час атакуем!

«Успеть бы только немного подзаправиться перед боем», — только и подумал я, ничуть не сомневаясь, что взвод мой наверняка уже готов к бою, живет сейчас предстоящей операцией. И действительно, командиры отделений раздавали оставшиеся гранаты, еще раз проверяли оружие каждого бойца, его снаряжение. Красноармейцы собирали свое немудрящее имущество, складывали его в вещмешки, которые поудобней пристраивали за спиной, наскоро писали письма — короткие, торопливые, может быть, последние в жизни письма родным и знакомым.

Успеваю написать коротенькое письмо домой и я.

Из письма с фронта в Тамбов матери:

Дорогая мамуля! У нас по-прежнему все тихо и спокойно — как всегда. Сегодня собираемся переезжать в другое место — там должно быть намного лучше, чем тут. Так что мне сейчас некогда писать, переедем — сразу напишу подробнее. Могу еще сообщить, что мне вручили награду: именные часы от командарма.

Всем привет. Не болейте и не скучайте, если писем долго не будет. С переездом, с новой почтой все может быть. Еще раз крепко целую.

Евгений.

Вот уже командиры отделений докладывают о готовности личного состава к бою. Отдаю им распоряжение — проследить, чтобы бойцы не маячили зря в траншеях, не привлекали излишнего внимания противника, а отдыхали в землянках.

До условного сигнала оставалось еще минут двадцать.

— Дал бы ты мне чего-нибудь перекусить, — обратился я к ординарцу. — Не ел, считай, два дня.

— Ах ты, черт, — протянул мой ординарец. — И как же это у нас получилось нескладно? Понимаешь, командир, виноваты мы: думали, не вернешься к нам! День ждали, два, а потом все и съели. Уж извини, командир! Письма вот есть — целых три, и все из Тамбова.

Он вытащил из противогазной сумки и подал конверты со знакомым и дорогим мне почерком. «От матери! — обрадовался я. — Прочту после, когда один буду!» И сунул конверты в карман ватных брюк. Туда же, в специальный кармашек справа, положил и часы, взглянув на них последний раз — до сигнала оставалось ровно пять минут.