Она разинула рот в беззвучном крике и снова воздела руки. Ее ногти уже успели удлиниться. Она бросилась в драку, но Дро был искушен в борьбе такого рода, а она — нет. Он отталкивал и отталкивал ее, пока не вдавил в стену, так что призрачная девушка казалась теперь лишь слабо светящимся отпечатком на побелке. Волосы ее легли на стену лунными лучами. Воля Дро удерживала ее распятой, словно бабочку на булавке, пока он, не сводя с нее глаз, безжалостной рукой сдавливал горло Миаля. Лишь когда тот, задыхаясь и кашляя, восстал ото сна, Дро выпустил его шею.

Миаль исторг лавину ругательств и упреков. Дро перебил его, схватив за волосы и развернув лицом к стене:

— Смотри, дурак!

Менестрель замер, окаменел, став не менее жестким, чем хватка Дро.

— Что... что это?

— А ты не знаешь?

— Сидди... это же Сид...

— Хватить твердить ее имя. Она и без того имеет немалую власть над тобой. Как ты чувствуешь себя?

— Безумная слабость, — ответил Миаль с ноткой нелепого укора, будто это Дро был виноват в его слабости. — Мне никогда еще не было хуже, чем сейчас.

— Тебе станет куда хуже, если она и дальше будет пожирать тебя.

— Пожирать?

— Она использует твою жизненную силу, чтобы поддерживать свое существование. Разве ты не чувствуешь?

— Я... ну да, что-то чувствую. Ужасно я себя чувствую.

Дро отпустил менестреля, и тот без сил рухнул на кровать. Все это время Убийца Призраков не спускал глаз с призрака, пришпиленного к стене. Даже когда он говорил, три четверти его сознания и немалая доля энергии были сосредоточены на том, чтобы удерживать Сидди как можно дальше от Миаля, источника ее силы. И еще — чтобы не дать ей улететь. Ей вполне могло прийти в голову, что полет отныне — единственное ее развлечение.

— Что ты прихватил с собой, Миаль? — спросил Дро. — Тогда, у реки?

— Чего?

— У реки, где она умерла, ты взял что-то с ее тела — прядь волос, ленту, что угодно...

— Ничего я не брал!

— Не отрицай. Взгляни на нее — она убьет тебя так или иначе. Или подтолкнет к гибели, потому что завидует, что ты живой. Или вытянет из тебя всю жизнь, капля за каплей.

— Кажется, — сказал Миаль и закашлялся, — кажется, я взял с собой одну из ее туфелек. Не знаю, почему. Забыл. Они были атласные, очень маленькие. Я наступил на одну из них на берегу. Тогда я уже был почти больной. Я не знал, что я...

— Где она?

— Где мой инструмент? Должно быть, положили куда-то...

— В изножье кровати. Достань его и дай мне.

— Не могу. Я слишком слаб, чтобы двигаться.

— Ничего, сможешь.

— Ладно, я... я попытаюсь...

Миаль забарахтался в постели. Руки его так дрожали, что он едва сумел ухватить перевязь и подтащить к себе гротескное сооружение из дерева и струн. Прикосновение к вещи отрезвило менестреля. Но смятая туфелька действительно лежала в резонаторе. Должно быть, он засунул ее в отверстие под струнами, хотя не мог припомнить, чтобы делал это. И все же, как-то он умудрился...

По-прежнему не глядя на музыканта, Дро вырвал туфельку у него из рук.

— Теперь, что бы ни случилось, оставайся на месте и помалкивай.

— А что должно случиться?

Миаль покосился на запертую дверь, но перед глазами все плыло. Тогда он ткнулся носом в подушку, чтобы ничего не видеть.

Парл Дро встал примерно посередине между кроватью и дверью и бросил туфельку на пол. Подошва треснула там, где Миаль стиснул ее в кулаке. Бедная туфелька, все ее мучают...

Дро достал огниво и высек огонь. Услышав щелчок кремня, менестрель еще глубже зарылся в подушку. Неловко — ему мешала увечная нога — Дро нагнулся и поджег туфельку. Внутренне он уже приготовился принять на себя ярость умирающего призрака. Но ничего не произошло.

Пламя охватило туфельку, превращая ее в пепел. Дро стоял и смотрел на то, что осталось от Сидди Собан. Она распласталась по стене — бледная, хрупкая, как мотылек, и прекрасная, не двигаясь и лишь пожирая его огромными пустыми глазами. А потом она поблекла, растаяла, как иней. И исчезла.

Замогильный сырой холод тоже исчез, стало даже как-то неестественно сухо.

Дро перевел дыхание. Знакомая усталость наваливалась на него, усталость и что-то еще. Что-то такое...

Шум толпы снаружи стал слышнее — призрачного барьера на его пути больше не было. Послышались торопливые шаги — кто-то пробежал через двор — и дверь содрогнулась под ударами. На улице собралось достаточно людей, чтобы в тесной концентрации у них возникло нечто вроде коллективного седьмого чувства. И это чувство уловило, что изгнание призрака свершилось.

Дро оттащил стул от двери.

— Уже все? Что бы там оно ни было? — простонал в подушку Миаль.

— Надеюсь, — ответил Дро — и сам испугался вылетевшего слова. Никогда прежде у него не оставалось сомнений.

Гульба затянулась за полночь.

Большая часть деревни уже знала, что произошло. Многие даже сами были тому свидетелями — свидетелями, которые на самом деле ничего не видели, а только чувствовали и отчасти понимали. Монахи, едва осознав, что в странноприимном доме больше нечего бояться, торжественно втянулись гуськом в ворота, благословляя и окропляя. Миаля они тоже благословили и окропили. Менестрель, бледный и трясущийся, вцепился в перевязь инструмента и прошептал:

— Мне жаль...

— Себя пожалел бы, дурак проклятый, — только и ответил Дро.

Когда он вышел в ночь, селяне подняли его на руки и понесли под аккомпанемент выкриков и звон кружек. Он слишком устал, чтобы сопротивляться. Впрочем, дело было не в усталости, он хотел заглушить то, что мучило его больше, чем ноющая боль — сомнение. Так что он сидел за столом с селянами и пытался напиться, пока они пытались вытянуть из него парочку зловещих историй. Ему по большей части удалось уклониться от рассказов. Тогда они принялись пересказывать ему свои собственные истории о призраках — подлинные и вымышленные. Они предложили ему поискать новую добычу в старой крепости. Когда же Дро сообщил им, что провел в развалинах прошлую ночь, селяне принялись многозначительно переглядываться. Он не стал убеждать их, что в крепости никогда не было его добычи. Тот, кто не наделен седьмым чувством, все равно не отличит призрак от кирпича.

Несколько часов спустя большинство его собутыльников пребывали в различных стадиях глубочайшего опьянения. Сам же Дро оставался трезвым, хотя в голове слегка шумело, словно тело намекало, что ему стоило бы ощутить действие спиртного в крови.

Он вышел из таверны и побрел по улице под темным, расшитым звездами шатром неба, чтобы немного проветриться — или чтобы убедить себя, что проветривание ему не помешает. Покуда он делал вид, что слегка пьян, он имел право пользоваться привилегией пьяниц и ни о чем не думать.