— Это из-за нее, верно? — промолвил Король Мечей.

Миаль смотрел на сапоги короля.

— Она была слишком молода, чтобы умереть, — трагическим тоном заявил он.

Из глаз у него покатились слезы. Пока они набухали в глазах, менестрель временно слеп, но снова обретал зрение, когда капли падали в траву. Одна слезинка упала на венчик луговой гвоздики. Миаль представил, как испугался цветок: «Ах! Теперь еще и соленый дождь!»

— Что тебе стоило просто оставить их в покое? — жалобно спросил менестрель. — Она сняла туфельки на берегу и, прямо как стояла, повалилась в воду. Я пытался что-то сделать, но когда вытащил ее, она была уже мертва.

После этих слов Миаль снова сдался на произвол лихорадки. Он лежал, погрузившись в боль и жар, и ждал, когда сознание милосердно оставит его. Затем Король Мечей потряс его за плечи. Или ему только казалось это? Лошадь стояла на месте.

— Что ты сказал?!

— Что я сказал? Не знаю... Ты уверен, что я вообще что-то говорил? Наверное, я просто бредил. Не стоит принимать всерьез мои...

— Ты говорил, что Сидди Собан мертва.

— Ох... — Миаль застонал. Новые слезы наполнили его глаза. — Она утопилась. Это ты виноват, ублюдок проклятый!

Что-то в голосе Парла Дро, хотя тот говорил ровно и почти без интонаций, в конце концов заставило Миаля сообразить, что Убийца Призраков ничего не мог знать о Сидди. Еще один идиотский поступок — попытаться казнить человека за преступление, о котором тот даже не подозревает.

— Когда ее сестра исчезла, ей стало больше незачем жить, — объяснил Миаль.

Дро стоял и смотрел куда-то в просторы утра. Менестрель мог повернуть голову и взглянуть на него, но удерживать ее в таком положении ему было не под силу.

— Буду надеяться, что твоя музыка не столь банальна, как твои речи, — наконец сказал Дро.

Лошадь снова потрусила вперед. Миаль запел — тихонько, обращаясь к земле под копытами — песню, которую сложил для Сидди Собан, и пел, пока к нему не вернулось беспамятство.

* * *

Гостиниц в поселке было семь, но только эту держали монахи. Храм стоял, чуть поодаль, над ним высилась беленая башня с деревянной колокольней на вершине. Странноприимный дом, длинное одноэтажное здание из старого кирпича, был окружен высоким забором. Через калитку в заборе постоянно ходили монахи — набрать воды из колодца во дворе. Ветви олив скребли по стенам. Пахло масличным прессом и лошадьми. Здесь Дро за небольшую плату одолжил лошадь и шерстяное одеяло. Монахи были единственной общиной в округе, способной принять больного и ухаживать за ним. Дро спустился в поселок с первыми лучами солнца и выяснил все это. Но даже монахи не хотели помогать бесплатно. Когда он шел на рассвете через поселок и видел, как они работают в садах, ловят рыбу, суетятся со стиркой и готовкой, то удивился — когда же они успевают молиться? Если, конечно, они вообще молятся...

Когда он вернулся с лошадью в крепость, стало ясно, что Миаль слишком слаб для путешествия через луговину, гать и поселок.

Лихорадка была из тех, что временами то усиливаются, то ослабевают. Дро выбрал момент, когда менестрелю станет чуть легче, вытащил его из крепости и взвалил на лошадь. К тому времени уже близился полдень.

План охотника был прост: препоручить музыканта заботам братии, оставив достаточно денег, чтобы хватило до самого выздоровления. Это искупило бы все его грехи, подлинные или мнимые. Но новость, принесенная Миалем, заставила его пересмотреть планы. Конечно, если она была правдой — в бреду человек может видеть бессчетные видения и искренне верить в реальность каждого из них. Но Дро уже знал, что Миаль не столь слеп, как простые смертные. Интуиция, которой охотник привык доверять в таких делах, была готова поверить в смерть Сидди Собан. В ее смерть и в то зловещее, неназываемое, о чем говорило ему предчувствие.

Святые братья уже держали наготове носилки. Трое из них уложили Миаля и перенесли его в одноэтажную гостиницу.

Дро остался снаружи. Через открытую дверь ему была видна большая комната, которую делили на части ширмы и косые лучи утреннего солнца. В углу громоздились сборные кровати, одну из которых уже подготовили для приема больного.

Цветом ордена был кремовый — тот же, что у старой побелки на стенах. Кирпич, домотканые простыни, люди — все вылиняло до оттенка райского сияния. Придя в себя, Миаль, чего доброго, решит, что попал в странное загробное царство, населенное уродливыми ангелами.

Один из этих ангелов подлетел к человеку в черном плаще.

— Милосердие твое воистину достойно похвалы, сын мой, — сказал монах, который был куда моложе Дро. — Привезти недужного путника сюда и заплатить за его кров... Поверь, твое сострадание к ближнему не останется незамеченным.

— Неужели? Я так старался не привлекать внимания.

Монах скорбно улыбнулся.

— Кажется, ты упоминал, что хочешь сегодня же двинуться в путь. Мы могли бы... некоторым образом... договориться о лошади. В общем-то наша община не занимаемся торговлей, но я уверен, что мы сойдемся в цене. Принимая во внимание твои... э-э... затруднения...

— Какие затруднения?

Монах недоуменно уставился на него.

— Твой недуг.

— Какой недуг?

— Твою ногу. Я заметил твою хромоту.

— О, — сказал Парл Дро. — Надо же!

Монах озадаченно воззрился на охотника.

Должно быть, святой брат только сейчас понял, что Дро над ним издевается. Монах сложил руки перед грудью и спрятал ладони в рукавах, опасаясь, что его жесты и застарелые трудовые мозоли слишком о многом говорят.

— Без сомнения, тебе будет удобнее ехать верхом, чем путешествовать пешим.

— В стенах гостиницы — вряд ли, — усмехнулся Парл Дро, повернулся и пошел прочь. Монах прищелкнул языком, увидев его хромоту. Охотник обернулся и посмотрел на него. Монах невольно отступил на шаг и снова спрятал руки в рукавах.

Дро вышел за ворота, перешел по цепочке камней уличную канаву и зашагал по другой стороне улицы. Но, проходя мимо кожевенной лавки, он обнаружил, что монах догнал его и теперь семенит почти бок о бок.

— Сын мой, нам должно расстаться друзьями.

— Не думаю, что это обязательно.

— В священном писании сказано, что обязательно, — с важным видом заявил монашек. — Всем, кто повстречался в пути, должно расставаться друзьями.

— Жаль, что это правило никогда не соблюдается.

Женщина грациозно склонилась к большой печи для обжига горшков. Ее волосы были того же цвета, что и глина. Она смерила Дро долгим и нежным взором и заставила зазвучать в его душе те самые струны, что он так не хотел трогать. Но тут монашек дернул его за рукав и отвлек.

— Когда соберешься в путь, подумай о лошади. Мы можем договориться без посторонних, если хочешь, тогда я уступлю ее дешевле. Не забудь.