никто меня не бил, я отдал велик, мы поболтали, и он уехал. Как взрослые люди. Я вообще пацифист, против насилия.

Так проявлялась еще одна черта его характера, которая в детстве ужасно бесила Дашу — Матвей был патологически неспособен признавать ошибки, и, если речь шла о событиях, в которых он попал впросак или пережил унижение, он мог, глядя ей прямо в глаза, твердить, что ничего такого не было — и, кажется, получал еще больше удовольствия, когда видел, как сильно она бесится.

— Как не было?! Я сама видела! Сама!

— Да ничего ты не видела, ты все как всегда напутала. Фантазерка. Ничего этого не было, ни велика, ни Свинюка. Ни-че-го. Забудь об этом, поняла?

Любые события прошлого он переписывал под себя, в каждой истории представлял себя главным героем, победителем, красавцем. Эту ужасную черту характера он унаследовал от мамы, она была такой же лгуньей, вечно врала — себе и окружающим — о своей жизни, приукрашивала одно, скрывала другое.

В Пятигорске мать прожила всю жизнь и в юности была звездой — еще в восьмидесятом выиграла местный конкурс красоты и прославилась тем, что прямо на сцене ляпнула что-то пренебрежительное в адрес конкурентки; вся семья конкурентки была в зале в полном составе, началась драка, в которую оказались втянуты все, включая работников сцены и случайных прохожих. Мать всегда была такая — ангельская внешность, помноженная на тяжелый характер и острый язык. Когда в 90-е отец бросил ее и ушел к другой женщине, мать недолго была одна, новый муж нашелся довольно быстро, его звали Николай Кравченко, он был уже состарившийся, скурвившийся красномордый владелец сети автомоек, Даша запомнила его сальный взгляд и шершавые ладони, которыми он постоянно хватал ее за коленки и гладил по спине, от него пахло сырым мясом, и Даша старалась никогда не оставаться с ним в одной комнате без свидетелей, а однажды, когда он выгадал момент остаться с ней наедине и закрыл дверь, она выпрыгнула от него в окно — благо жили они тогда на первом этаже; когда она рассказала об этом маме, та рассмеялась и сказала: «Я уверена, все было не так, ты выдумываешь»; Даша старалась не думать о том, к кому еще Кравченко проявляет свое настойчивое, сальное внимание. Потом были еще какие-то мужики, один другого краше. Они все были примерно одинаковые, маму почему-то привлекали бандиты или менты, потенциальные герои передачи «Криминальная Россия»; или это она их привлекала. Одним из них был Смолов, очередной высокоранговый мент. Однажды он заметил ее в ресторане, и на какое-то время жизнь Ольги Силиной и двух ее детей резко улучшилась, они даже переехали в один из смоловских домов. В этой новой жизни Ольге нравилось все, кроме одной детали: все в городе знали, что у Смолова в каждом районе живет содержанка и еще две любовницы в Кисловодске и Лермонтове. Первое время, около года, она делала вид, что никаких любовниц нет, удаляла из своей жизни все неприятные факты и тревожные звоночки, и, если знакомые говорили, что видели Смолова в компании любовницы, она в ответ лишь беззаботно улыбалась, качала головой и с нажимом отвечала: «Вам показалось, такого не могло быть». Она очень старалась переписать, отредактировать историю своих отношений так, чтобы не испытывать боли, чтобы вычеркнуть унижение, но в конце концов самолюбие и гордость взяли свое. Она закатила Смолову скандал, затем еще один, и еще, и в итоге он просто выгнал ее за порог, и Ольга Силина, «Краса Юга-80» снова оказалась одна.

В этом смысле детство Даши и Матвея было очень контрастным: вот они живут в большом доме у нового отчима, а вот опять в коммуналке заливают кипятком лапшу быстрого приготовления. Расставшись с очередным мужиком, мать, чтобы свести концы с концами, обычно отправлялась работать на «Лиру» — главный вещевой рынок юга, в девяностые туда ездили за одеждой даже из соседних городов. Торговля шла целый день, по вторникам, четвергам и субботам мать фактически жила среди торговых рядов, окруженная туфлями, полуботинками и сапогами из замши, нубука и кожзама, а Даша и Матвей чаще всего были предоставлены сами себе, присматривать за ними было некому, и в поисках приключений они в основном лазали по заброшкам. Старые дома, подвалы, штольни, катакомбы, — в Пятигорске и вокруг подобного добра было с избытком. Многие подростки тогда любили, например, забираться в дом Эльзы, стоящий на склоне Машука опустевший особняк, похожий на средневековый замок, или в старые корпуса санатория «Родник», но Матвей считал дом и санаторий «голимой попсой для дошколят» и обычно искал в округе более опасные и нетривиальные локации. А еще он смекнул, что шариться, — или, как он говорил: шароебиться, — по заброшкам бесплатно вовсе необязательно, и начал продавать в них билеты. Обещал всем желающим показать самые жуткие и страшные места юга России — зловещие пятигорские катакомбы и спрятанное где-то там, в лабиринтах, бомбоубежище! Он сочинил легенду о том, что где-то в штольнях есть старое бомбоубежище, в котором спрятаны какие-то военные сокровища.

Гуляя с друзьями по рынку, он как бы между делом рассказывал байки о катакомбах, о том, что там пропадают люди, о том, что катакомбы живые, и, если, находясь в полузатопленных туннелях, прислушаться, можно услышать, как они дышат, а по ночам стены хрустят, — подземелья растут и двигаются, отращивают суставчатые коридоры. И, разумеется, только Матвей мог (за скромную плату) провести туда любого желающего, показать то самое бомбоубежище и вывести — живым, целым и невредимым.

Признаться, его рассказы о живых катакомбах были настолько жуткие, что даже Даша ему верила — хотя и знала, какой он врун.

Матвей никогда не брал ее с собой, как бы она ни умоляла, что бы ни обещала ему, и потому Даша искренне удивилась, когда это случилось:

— Ну что, Дашка, готова?

— К чему?

— Катакомбы. Завтра.

— Что?

— Не тупи. Мы идем в катакомбы. Я, ты и еще Поляков с нами. Ты ж сама хотела! Шо, передумала? Зассала?

— Ничего не зассала.

Все это было подозрительно, Даша давно привыкла к тому, что старший брат вечно ее подставляет, а в этот раз еще и объявил, что с ними идет Поляков — тот самый, с которым после случая с велосипедом они не особо