Теперь про молодого Петра Тодоровского. Он полный тезка своего деда. Он еще не умел говорить, а произносил слово «впрочем». Он говорил: «вплёцем». Он с детства выражал свои мысли сложно. Окончил факультет журналистики, международное отделение, с красным дипломом, и – начал писать сценарии. Значит, проснулись мои гены. Хотя внутрисемейную конкуренцию выдержать будет сложно. Что получится в результате, говорить трудно, ему двадцать два года, но он явно человек кино.

– А Катя?

– Кате двенадцать, она приезжает сюда на конец недели, и такое впечатление, что приехал сорок один человек. Я ее люблю, как никого и никогда. Так же любит ее мой муж. Семья – это кровь. Кстати, я тут видела сюжет из цыганской жизни…

– Это ты к чему?

– Ко всему. Я не хотела бы быть цыганкой, но когда посмотрела этот сюжет, я им позавидовала. Мы все время кому-то что-то должны: детям, издательству, государству. А они живут как птицы. И никогда, между прочим, не разводятся.

– Ты чувствуешь себя свободным человеком?

– Я не чувствую и не хочу быть им, а хочу быть в упряжке. Я Вол по знаку, я иду и тяну борозду. Я пишу мало. Потому что много писать – писать плохо. Но если я не напишу свои две странички в день – внутри тревога. Если напишу, пусть они никому не нужны, кроме меня, – всё в порядке. Мне говорят: литература отмирает, не зря ли ты занимаешься этим? Я когда задумываюсь над этим вопросом, я столбенею и не знаю, что сказать. Но если литература прожила 2007 лет, почему она куда-то должна деться? И я уже прожила так – куда мне деваться? Когда я предстану перед Всевышним, меня простят за то, что я любила свое дело и делала его хорошо. За это мне отпустят мои бесконечные грехи. Мои странички и есть моя исповедь, моя молитва и мое покаяние.

«Пусть зло придет в мир, но не через меня.

Чья это мысль? Да не все ли равно. Какая разница…» («Террор любовью»).

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Легенда театра и кино, тоненькая, большеглазая, светящаяся, она всегда была диво как хороша. Последний раз она вышла на сцену МХАТ в 2003 году. Качало, кружилась голова, темнело в глазах, отказывали руки. Оказалось, необходима операция на позвоночнике. Лучшие врачи России взялись помочь. И помогли. Но болезнь не отступила. Практически не выходя из дома, она собирала все силы, чтобы сняться пусть даже в эпизодической роли. Была мужественна, немногословна, не жаловалась. Может быть, только такс Сильвер знал, как ей плохо, больно и одиноко.

«Танечка, что тебе нужно?» – «Вот если бы диктофон, я бы стала наговаривать что-то про жизнь, жизнь была интересная, столько людей…»

Газета «Комсомольская правда» покупает диктофон и все, что к нему полагается, и я везу подарок Тане.

* * *

– Танечка, давай попробуем… будет как бы репетиция…

– Я не знаю, с чего начать…

– А начни с любого места. Ты же не научную статью надиктовываешь… С любого эпизода. Вот что тебе хочется вспомнить…

– …Как Женя Урбанский меня в первый раз поцеловал… Это было такое потрясение, что я сказала своей бабушке: «Баба, я, наверное, беременна…» Он был моя первая любовь, мой первый мужчина, мой первый муж. Отец его сидел, и он родился далеко, в Инте. При своей потрясающей внешности был страшно застенчив и не уверен в себе. Он был создан для классических ролей, а играл социальные. Великие роли обошли его…

– Ты уже играла в «Современнике», когда там появился Олег Даль?..

– Даль – выдающийся артист. Слово затасканное, но он действительно был выдающийся. Индивидуальность, стиль, манера слишком рано появились, такого еще не было. У него была способность переживать что-то – любовь, скажем, – как мужчине переживать не дано. Такая тонкость и такая ранимость, каких мужчинам нельзя иметь, – от этого такая судьба и ранний уход. Я его знаю лучшим, когда он еще был молод. Я вышла за него замуж, когда я уже кто-то, а у него рваное пальто, рваные ботинки, и я начала его одевать. Мы снимали квартиру, жили в подвале. Но я не могла одолеть его страшного пьянства.

– Тебя не спаивал?

– А как русская женщина себя ведет? Я попивала с ним, чтобы ему меньше осталось. Мне Ефремов сказал: смотри, сопьешься. Но Бог не дал. Его мать и отец обожали меня. Когда Олег умер, я на девять дней пришла к Лизе, его вдове. И один человек отвел там меня в сторону и сказал: если бы ты не ушла, он бы не умер. Я сказала: что делать, Господь распорядился так. Понимаешь… мы были с ним в той близости, что могли не разговаривать даже. Мы звуками разговаривали. Но я не думала, что он будет так переживать, когда я ушла. А иначе надо было бросать все и заниматься его пьянством, а это было безнадежно. Он пил с 16 лет. И с Лизой пил. Он – тайна. У него неподвижное лицо. У актера это редко бывает, мы все с ужимками. А он с этим неподвижным лицом – и оторваться невозможно.

– Ты влюбляешься в человека или в артиста?

– Я влюбляюсь в талантливых. Вот и всё. Хоть тресни.

– А они в тебя?

– Я не спрашивала. Я была беспечна.

– Беспечная самоедка?

– Но и с большим гонором. Потому что сначала сразу все пошло вверх. А потом резко вниз… Я недоигранная актриса. В «Современнике» я играла чаще, чем во МХАТе, куда перешла, а мне казалось – редко. Во МХАТе я на самом деле редко играла у Олега Ефремова, а считалось, что я – его любимая артистка. У Галины Волчек я тоже была любимая актриса, а потом перестала быть…

– Но и в театре, и в кино ты была неотразима. Этот блестящий треугольник в «Девяти днях одного года» – Баталов – Смоктуновский – Лаврова – незабываем…

– Ты считаешь?..

– А сын Володя от кого?

– От третьего брака. Третий – не актер. Володя окончил Суриковский институт как скульптор, занимается дизайном.

– А ты с тех пор одна?

– Ну, у меня были любовники. Многолетние. Семь лет роман с известным поэтом, почти пять – с известным режиссером… А хочешь, еще историю расскажу? Мы ехали как-то на гастроли в Германию через Польшу. Режиссер Анджей Вайда должен был меня встречать в Варшаве на путях. Но поезд пришел не на те пути. И пока он искал нужные пути, подходит женщина, просит передать посылочку. Я стою, тереблю сверток, что она дала, бумажка в моих пальцах рвется… И в это время бежит Анджей: «Татьяна!» Итак: мороз, пурга, запасные пути, поезд вот-вот отойдет, летит великий режиссер с красными розами… И вдруг я слышу: «Та-а-ня, зачем тебе так много презервативов в Германии?» Я не понимаю: каких презервативов? А он говорит: посмотри, что у тебя в руках. Я смотрю: правда, в свертке – презервативы. А в Германии никто за ними так и не пришел…