– У тебя всегда было отличное чутье на парней, – заявляет мне она.

– На чужих – да.

Лили богемна, эксцентрична, преданна, и я люблю ее.

Вчера вечером Стивен превосходно приготовил свои вкуснейшие спагетти болоньезе. Он родом из многодетной семьи и всегда готовит с запасом. Видя полную салатницу в холодильнике, я решаю принести Лили мои вкусные объедки и бутылку вина. Я кладу спагетти с соусом в большой термос и ставлю его на дно бумажной сумки из универмага «Бон Марше» [7] . Мы выбегаем, Лили живет в двух шагах.

В нескольких метрах от подъезда Стивен интересуется, кто нас пригласил, а потом начинает дальнейшие расспросы:

– А чем вообще занимается новый парень твоей подруги?

У меня нет времени ответить.

– Черт!

Стивен ругается непривычно громко.

Дно бумажной сумки, видимо промокшее из-за того, что я поставила ее возле раковины, размякло. И мой термос взорвался на тротуаре улицы Севр, как осколочная бомба. Спагетти болоньезе разлетелись по довольно приличной территории. Они на моих ногах, ногах Стивена, на стене красивого здания, на крыле припаркованного автомобиля – повсюду. Там было на двенадцать порций, осталось на четверых. Мы приходим к Лили все еще в хорошем расположении духа. Мои руки и ноги вымазаны красным, и я прошу разрешения помыться, не в силах сразу же объяснить, что случилось. Стивену, похоже, досталось меньше, на его темных джинсах не так много красного. Он все еще смеется, потом, успокоившись, открывает уцелевшую бутылку и предлагает выбросить свою еду, когда прибывает бывший певец, очень возбужденно представляется и выхватывает блюдо со словами:

– О нет, я хочу попробовать!

За столом я посмеиваюсь над ошеломленным лицом Стивена, выслушивающего нелепые речи нового возлюбленного моей Лили. Видимо, он сидит на чем-то более сильном, чем моя витаминная вода. Апогей наступает в тот момент, когда он начинает монолог о моей ВИЧ-инфицированности.

– Ты серопозитивна? Ну и я серопозитивен!

– Что? – озадаченно спрашивает Лили.

– Ну да, она серопозитивна, я серопозитивен, мы все немного серопозитивны. Это как когда Кеннеди в Берлине заявил: «Я – берлинец» [8] . Я с тобой, Шарлотта. Я сопереживаю. Мы все связаны, соединены. Ты сечешь? Вот это и есть гуманизм. Либо так, либо никак…

Стивен благоразумно молчит. Он наблюдает патологические поведенческие симптомы: возбуждение, трясущиеся руки, расширенные зрачки, криво дергающийся рот и покрытый испариной лоб. Мне же удается поймать Лили на кухне.

– Твой парень просто псих, вот и все.

– Немного, я знаю, зато какой красивый, а? Как повезло… – шепчет мне на ухо Лили. – Он же артист, ты-то можешь понять, он еще не оправился от ухода из группы…

– Он ни от чего не оправился! Это ж клиника, я тебе точно говорю, он под наркотой. Будь осторожнее, милая. Не стоит путать артистичность и невроз.

– Но все артисты немного нервные, разве нет?

– Нет! Они чувствительные.

Певец внезапно является на кухню с пустой бутылкой вина в руке и спрашивает меня агрессивным тоном:

– Что ты говорила Лили?!

– Женские секреты.

– Что ты ей говорила?!

Певец с выпученными глазами приближается ко мне. Я слышу шаги Стивена.

– Если ты так все хочешь знать, я говорила ей, что ты псих!

– Псих, что это вообще значит?! Это ничего не значит! И что ты вообще понимаешь? Я… Да у моих ног были безумные от восторга залы людей, ко мне тянулись руки, в темноте вспыхивали зажигалки, мое имя скандировали, я прыгал в толпу, готовые на все девчонки караулили меня у дверей днем и ночью… Да что ты можешь вообще понять?! Да, я псих, и никто не может передо мной устоять!

Стивен пытается разрядить обстановку:

– Мы все немного сумасшедшие. Ницше говорил: «Выход только один: нарочно сойти с ума».

– И он воплотил свой девиз в жизнь! – добавила Лили. – Он провел десять последних лет своей жизни безумным, между психушкой и объятиями матери, как маленький мальчик.

Лили подходит к певцу, вытирает его взмокший лоб и тихо делает вывод:

– Стивен прав, мы все немного сумасшедшие, и мне на это плевать.

Певец открывает еще одну бутылку вина и выходит из кухни, внезапно успокоившись. Его возбуждение совершенно прошло. Лили тащит меня за руку в угол кухни и упрекает за то, что я слишком жестока.

– Жестока? Да ничего подобного! Ничуть я не жестока. Быть артистом – значит решиться жить желаниями других людей. Нет ничего более ненадежного. Когда тебя перестают любить, нужно принять это, а не опускаться. Конечно, конец любви – это больно, я знаю. Но по-настоящему тяжелые вещи – в новостях или в больницах. Я ненавижу, когда люди губят свою жизнь.

– Пойдем, Шарлотта? – предлагает Стивен.

– …Да, идем. Спасибо, милая, береги себя, спасибо за все, до завтра.

Мы заходим в гостиную, чтобы попрощаться с несчастным певцом, который улегся на диван, полуприкрыв глаза. Мы целуем его, он остается неподвижным. Все заканчивается хорошо.

Выходя из здания, Стивен, комментируя вечер, беззвучно крутит указательным пальцем у виска, затем показывает на тощую черную кошку: она угощается нашими все еще разбросанными по тротуару болоньезе. Это зрелище вызывает у меня приступ нервного смеха, который передается и Стивену. Я позволяю всему этому дурацкому напряжению исчезнуть. Нейтральная сдержанность Стивена испаряется. Мы уже не можем перестать смеяться. Я еле дышу, у меня сейчас ребра расстегнутся от смеха! Я приседаю на корточки, чтобы не упасть, и мой хохот вспугивает кошку. Стивен присоединяется ко мне. Мы смеемся, подняв руки вверх, как будто чокаемся. За жизнь! За нас! Мы впервые так смеемся вместе. Я представляю эхо наших смешавшихся голосов, две невидимые ленты, кружащиеся в ночном ветре и добегающие до конца тихой длинной улицы. Я кладу руки на все еще трясущуюся от смеха голову Стивена, склоненную на мое плечо. Я счастлива, здесь и сейчас.

У меня на шее золотое сердечко, которое я ношу как талисман. Одной рукой я нервно тереблю его, оно горячее. Ночь темна и непроницаема. Машина мчится слишком быстро. Тяжелые капли дождя бьют по крыше. Вдалеке я могу различить площадь, широкую площадь, статую, а может быть, колонну. Рядом со мной неподвижно сидит младенец с закрытыми глазами. У меня болит живот, мне страшно. Почему он не двигается? Слева от меня назойливая вереница фар. Зеркало заднего вида! Нужно посмотреться в зеркало. Я берусь за него рукой и поворачиваю к себе. Из мрака зеркала возникают два пятна света, два маленьких пылающих круга, похожие на глаза волка, притаившегося в темноте. Они становятся красными. Площадь надвигается спереди, фары бегут мимо. Потом визг тормозов, удар, затем скрежет, столкновение, глухой удар. Младенца выбрасывает вперед, сквозь разбитое ветровое стекло. Я тянусь к нему руками, кричу.

Я сажусь в кровати. Стивен обнимает меня, целует. Он вытирает пальцами пот с моего лица: