Когда я возвращалась домой от Юлика, моя жизнь казалась мне скучной. У меня не было ни его увлечений, ни его страсти. Я садилась за кухонный стол, чтобы делать уроки, но засматривалась в окно: на небо, на облака, на балкон дома напротив. Я оказывалась будто парализована или находилась в прострации, в голове не было ни одной мысли. Просидев так с полчаса, я заставляла себя опустить глаза в учебник, но упражнения (по расстановке слов, или знаков препинания, или на безударные гласные, или по вычислению средней скорости поезда) казались мне поэмами. Некоторые из них я помню до сих пор:

Варгиз опять настоял на том, чтобы заплатить за нас обоих.

Когда мы вышли из «Централя», я взяла его за руку. Я боялась, что он застесняется и отнимет руку, но он не высвободил ее.

Теперь твой черед рассказывать, сказала я.

О чем ты хочешь, чтобы я рассказал?

Ну, например, как Фома попал в Индию и как вы стали христианами?

А вы как стали христианами, ответил Варгиз вопросом на вопрос.

Я первая спросила, но, если тебе интересно, отвечу: нам хотелось пить алкоголь и есть свинину, поэтому другие монотеистические религии нам не подходили. Теперь расскажи, как же все-таки Фома приехал в Индию.

Неужели тебе это интересно, устало спросил Варгиз.

То ли он подумал, что я хочу выставить себя умнее, чем я есть, то ли тема казалась ему неподходящей для прогулки, но я продолжала настаивать, и он сказал: Фома приплыл на корабле. Я же уже рассказывал.

И что потом было?

Но Варгиз остановился на мосту и высвободил свою руку. Он достал из кармана телефон и сфотографировал льдины внизу, которые медленно, белея, проплывали по темной реке. Ему кажется, что я спрашиваю из вежливости, думала я, или он просто не видит смысла мне что-то рассказывать. Возможно, он из тех, кто любит брать, а не давать, из тех, кто использует людей и гордится умением извлекать пользу из знакомства. Может быть, я нужна ему только для того, чтобы кто-то сходил с ним в баню, в музей, в кафе. Хотя возможно, что он как раз меня подозревает, что я хочу выудить у него что-нибудь такое, что дало бы мне потом повод над ним посмеяться.

Варгиз сделал еще несколько снимков, спрятал телефон в карман и протянул мне руку. Я поднесла ее к губам и поцеловала. Он посмотрел на меня с удивлением, и я подумала: мы очень редко смотрим друг другу в глаза, но сейчас наши взгляды встретились. Я заметила, какие влажные у него глаза – вероятно, от ветра над этой ночной рекой с прозрачно-белыми льдинами, которые беззвучно проплывали под нами. Варгиз поцеловал меня в губы, это был, наверно, его первый поцелуй в открытую на европейской улице, вернее, на европейском мосту.

Мы перешли на другой берег, туда, где над нами возвышались дворец и собор, ярко подсвеченные в темноте. Мы прошли мимо продуктового магазина, открытого двадцать четыре часа в сутки, и стали подниматься по улице, как бы диагонально ведущей от круглой приречной площади вверх к собору. Ее пересекали узкие, темные барочные переулки, где не было ни души. Рука Варгиза лежала в моей. Мы молчали, потому что было слишком холодно, чтобы разговаривать, и только уже у самого общежития он предложил мне зайти к нему.

Только сначала приму горячий душ, сказал он.

Я поднимусь к себе в гостиницу, чтобы оставить книжку, и приду к тебе минут через двадцать, сказала я, и пошла вверх по лестнице, перескакивая для быстроты через ступеньку, и не боялась поскользнуться. Мне нужно было принять быстрый душ, накраситься, высушить волосы в преддверии нашего свидания, и это предчувствие свидания было лучше всего: одеваться и знать, что в нескольких минутах ходьбы отсюда в освещенной комнате с раскаленной – несмотря на холод за окном – батареей меня ждет похожий на тюленя Варгиз.

Я не удержалась от того, чтобы перед отходом присесть за компьютер и поискать Деяния Фомы. Оказывается, когда в Иерусалиме апостолы бросали жребий о том, в какую страну каждый из них пойдет проповедовать, Фоме выпала Индия. На что он (как утверждает интернет) первым делом возопил: «Не имею я сил для этого, ибо слаб я, и муж я еврейский, как индийцев могу я учить?» И даже после того, как Христос явился ему во сне и стал уговаривать не бояться, Фома еще продолжал упрямиться: «Куда хочешь, говорит, пошли, а в Индию не пойду».

Я взяла ключ и шла уже к двери, когда зазвонил телефон. Я вернулась. Минуту я стояла и слушала звон. Но я не подняла трубку. Вместо этого я посмотрела в окно, на сияющий Парламент на том берегу. Я испугалась, что это звонит Варгиз, что он попробует отменить свидание, скажет, что у него болит голова или живот или что ему прислали срочную работу. Я хотела быть с ним. Пусть он лечит голову или живот или сидит у компьютера и доделывает какую угодно работу, но я буду сидеть рядом и смотреть на него. Больше мне ничего не надо.

Для обложки сочинения на конкурс «Что вы знаете о Венгрии?» мы с Юликом взяли лист ватманской бумаги и наклеили на него вырезанную из газеты фотографию здания Парламента. Мы решили, что я, своим аккуратным почерком, перепишу все сведения, которые мы собрали о Венгрии, о ее флоре и фауне, о ее истории и политике, о литературе и об искусстве. Потом переплету и пошлю в редакцию журнала «Пионер», объявившего конкурс. Или это был «Костер»?

Я помню, что сидела и переписывала наши разрозненные странички за серым кухонным столом. Передо мной было окно, выходившее в переулок. Время от времени я поднимала глаза от бумаги и смотрела на балкон дома напротив. Балкон отбрасывал резкую тень в форме неправильного четырехугольника. Мужчина в белой майке вышел, чтобы покурить. Он стоял, опершись на балконные перила, и глядел вдаль; на несколько минут наши жизни пересеклись, пока он не докурил сигарету и не скрылся обратно в комнату. Еще минуту или две я предавалась фантазиям о том, какова была его жизнь в этой комнате с балконом, выходящим в переулок, и было что-то грустное в мысли о том, что сотни жизней, о которых я никогда ничего не узнаю, проходят там, в доме напротив, на который я каждый день гляжу из окна кухни. Потом я снова взяла в руки ручку и склонилась над бумагой.

Самым последним штрихом было написать фломастером на обложке «Сочинение на тему: что вы знаете о Венгрии?» и указать имена авторов. Не знаю, почему – то ли по забывчивости, то ли оттого, что вклад Юлика в наш совместный труд показался мне в ту минуту недостаточным, то ли оттого, что засмотрелась на мужчину с сигаретой, гадая о его жизни, – я указала только мое имя.

За лето на даче с речкой и зарослями малины я успела забыть о конкурсе «Что вы знаете о Венгрии?», который объявили в пионерском журнале весной. Иногда я вспоминала о том, что переплетенная зеленой ленточкой самодельная книжка с Парламентом на обложке пылится, должно быть, у кого-нибудь на столе в редакции журнала. Мне приходила в голову мысль, что я не указала Юликово имя. Я вздрагивала, но потом говорила себе, что в любом случае он никогда не узнает – ведь наш шанс победить слишком мал.