раны, и спешили к Яицкому городку» (IX, 50–51). Пушкин придерживался, как видно, главной линии рассказа Бунтовой, отбросив из него некоторые частности. Вместе с тем он ввел от себя в описание такую выразительную деталь, как крики преследуемых пугачевцев: «Спасайтесь, детушки! все пропало!»{195}.

Последствия поражения Пугачева под Татищевой крепостью могут быть дополнены и уточнены по документам Времени восстания. Как сообщил Пугачев на допросе в Москве, в день битвы у Татищевой крепости, когда определился катастрофический для него исход сражения, атаман яицких казаков Андрей Афанасьевич Овчинников, обратившись к Пугачеву, сказал: «Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занята». Пугачев ответил ему: «Хорошо, я поеду, но и вы смотрите ж, кали можно будет стоять, так постойте, а кали горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасся в руки». Пугачев, взяв с собой близких людей (Ивана Почиталина, Василия Коновалова, Григория Бородина и своего шурина Егора Кузнецова), бежал из атакуемой крепости на восток, по оренбургской дороге в Бердскую слободу{196}. Оставшийся в Татищевой крепости атаман Овчинников оборонялся до последней возможности, а потом, прорвавшись с боем сквозь неприятельские колонны, бросился с тремя сотнями казаков на запад, к Нижне-Озерной крепости, преследуемый эскадронами изюмских гусар полковника Г. И. Хорвата{197}.

Судя по рапортам генерал-майора П. М. Голицына, гусары Хорвата преследовали пугачевцев на протяжении 20 верст{198}. А так как Нижне-Озерная крепость находилась в 28 верстах к западу от Татищевой, то гусары остановились в 8 верстах от Нижне-Озерной, прекратив погоню из-за глубоких снегов и утомления лошадей. Следовательно, в рассказе Бунтовой была неточность: гусары не могли в тот день вступить в эту крепость[44]. Более того, отряд Овчинникова оставался в крепости Нижне-Озерной еще почти целую неделю после битвы в Татищевой. Об этом неоспоримо свидетельствуют недавно найденные архивные документы. Красногорский казак Иван Костылев, пойманный 1 апреля 1774 г. у Рычковского хутора, показал на допросе, что дней пять или шесть назад он бежал из Нижне-Озерной, а до того не раз видел, как пугачевцы посылали оттуда конные разъезды из 30 казаков к Татищевой крепости для наблюдения за действиями находившегося там корпуса войск генерала Голицына; вместе с тем Костыдев сообщил о начавшемся отходе повстанческих сил из Нижне-Озерной к Илецкому городку{199}. Не менее важные сведения содержатся в допросе группы пугачевцев, задержанных 2 апреля за рекой Ником напротив Чернореченской крепости; они рассказали, что отряд Овчинникова (300 конных казаков и 350 пехотинцев с двумя пушками) выступил 29 марта из Нижне-Озерной крепости и направился к Илецкому городку{200}. Покинутая повстанцами Нижне-Озерная крепость несколько дней находилась в «безначалии», и лишь 6 апреля туда вступил корпус генерал-майора П. Д. Мансурова, которому поручено было занять крепости Нижне-Яицкой линии и Яицкий городок{201}.

«В Берде Пугачев был любим; его казаки никого не обижали» (IX, 496). В основе этого суждения Бунтовой, записанного Пушкиным, лежали воспоминания старожилов Бердской слободы, и, видимо, прежде всего мужа рассказчицы — Степана Бунтова. Учитывая вероятные возражения цензуры, Пушкин не счел возможным говорить о любви казаков к Пугачеву на страницах своей книги. Однако аналогичную оценку Пугачева, услышанную в беседах с казаками в Уральске, Пушкин внес в рукописные «Замечания о бунте», представленные Николаю I с экземпляром «Истории Пугачева»: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. Грех сказать, говорила мне 80-летняя казачка, на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал» (IX, 373).

Учитывая жившую в народе наивно-утопическую легенду о царе-избавителе, справедливом и милостивом к подданным{202}, Пугачев ввел в свой «царственный» обиход обряды, которые должны были, по его мнению, укрепить веру простого народа в истинность новоявленного «императора Петра Федоровича», под именем которого Емельян Иванович выступал в дни восстания. Среди таких обрядов было и щедрое одаривание народа деньгами. Это запомнилось Бунговой, о чем она и сообщила Пушкину: «Когда Пугачев ездил куда-нибудь, то всегда бросал народу деньги» (IX, 496). В «Истории Пугачева», в том месте третьей главы, где повествуется о жизни повстанческого лагеря в Бердской слободе, Пушкин использовал свидетельство Бунтовой, передав его в несколько ином виде: «Когда ездил он (Пугачев — Р. О.) по базару или по Бердским улицам, то всегда бросал в народ медными деньгами» (IX, 26).

Приведенные выше слова Бунтовой подтверждаются следственными показаниями сподвижников Пугачева, а также и другими документальными источниками. Командир пугачевской «гвардии» сотник яицких казаков-повстанцев Тимофей Мясников рассказывал на допросе, что когда Пугачев «из Берды отлучался на Яик или в другое какое место, то всякой раз пред своим отъездом проходил берденския улицы и собравшемуся своему войску на обе стороны бросал деньги медныя. И когда обратно оттуда приезжал, то также делывал»{203}. А пугачевский секретарь Иван Почиталин вспоминал на следствии, как Пугачев, женившись в Яицком городке на Устинье Кузнецовой, по возвращении в Бердскую слободу «приказал подносить всем за здоровье бракосочетания вина», выкатив для того «множество бочек», а сам «взял денег и пошел по улице метать оныя»{204}. Такого рода факты имели место и в других селениях. Так было, например, в г. Саранске, взятом войском Пугачева 27 июля 1774 г. По вступлении в город пугачевцы захватили в воеводской канцелярии денежную казну, из которой «большое количество, наложа подвод на дватцать», увезли в свой лагерь, а остальные деньги, по распоряжению Пугачева «брав мешками и ездя по городовой крепости и по улицам… бросали набегшей из разных уездов черни, объявляя им, что оной Пугачев прощает их платежем как подушных денег, так и протчих государственных податей вовсе, також и от помещиков свободными». Так же было поступлено и с денежной казной, найденной в городовом магистрате, эти деньги «бросали тем же набегшим людям ис того магистрата в окошки и ездя по торгу»{205}.

«Когда прибежал он (Пугачев. — Р. О.) из Тат[ищевой], то велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, дабы драки не учинилось. Вино хлынуло по улице рекою. Оренбурцы после него ограбили жителей» (IX, 496). Этот рассказ Бунтовой, записанный Пушкиным, воскрешает события, происходившие в Бердской слободе 23 марта 1774 г., на другой день по поражении войска Пугачева в битве у Татищевой крепости. Пушкин ввел одно из этих свидетельств в текст пятой главы книги: «Пугачев велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь пьянства и смятения» (IX, 48).

В архивах сохранились документы, которые с большей подробностью, нежели рассказ Бунтовой, воссоздают события 23