– Ах, черт возьми, старые товарищи! – внезапно воскликнул он, поворачиваясь к своим сообщникам. – Как же можем мы с вами так вот расстаться! Если Грегори Гарт стал теперь настоящим барином, он не должен гнушаться своими скромными помощниками. Нет-нет! Все вы поедете со мной, все до единого. Хоть вы все вместе не стоите одной этой блестящей штучки, что тикает у меня в кармане, все же вы годитесь на что-нибудь получше, чем пугать ворон здесь на Джеррет Хис. Едем со мной, ребята! Я думаю, этот рослый коняга из королевской конюшни свезет нас всех, уж как-нибудь мы да усядемся. Кто – на круп, а кто – на загривок. А ну, собирайся живей!

И он тут же бросился в кусты и начал стаскивать одеяния со своих пугал, постепенно переходя от одного к другому. Обобрав их всех до единого, он вернулся с этой грудой старья к лошади и стал пристраивать его сзади и спереди к седлу; затем обвязал все веревками и наконец, усевшись сам, довольный пустился в путь.

Едва он доехал до перекрестка, часы в Челфонте на колокольне церкви Святого Петра пробили двенадцать.

– Ровно двенадцать! – радостно воскликнул Гарт. – Только-только поспел! А все-таки я сдержал свое слово – не обманул мастера Генри! Да ведь я не мог бы посмотреть ему в лицо, коли бы нарушил слово! Вон он звонит, старый колокол! Как приятен этот звон в ночной тиши! Вспоминается время, когда я был еще невинным младенцем. Звони, звони, челфонтский колокол! Звони на весь свет, чтобы все знали, что Грегори Гарт распростился с большой дорогой!

Там, где Чилтернские холмы сбрасывают с себя свой древесный покров, которым и поныне одета большая часть их поверхности, они удивительно напоминают великую североамериканскую степь, те ее обширные области, что на языке охотников называются волнистыми долами. А еще их можно уподобить океану, затихшему внезапно после сильного шторма, когда волны уже не вздымают пенистых гребней и не набегают одна на другую высокими параллельными грядами. Если вы способны вообразить себе эту водяную стихию, внезапно превращенную в твердую землю, вы получите точное представление о рельефе Чилтернского края. С незапамятных времен эти холмы пользовались особой славой. Англия давно уже стала возделанной страной, но еще много лет спустя после расцвета английского земледелия их девственная почва не знала прикосновения плуга; и даже и по сие время обширные пространства этого края остаются нетронутой целиной, поросшей вереском, дроком или покрытой густой чащей буковых лесов.

В истории Англии за этими холмами сохранилась недобрая слава. Их непроходимые чащи, где водится благородный олень и прочая дичь, достойная внимания охотника, служат надежным убежищем разбойникам и беглым преступникам; и в прежнее время здесь необходим был постоянный надзор, который поручался смотрителю, располагавшему вооруженной охраной, дабы обеспечить путникам безопасный проезд в этих краях. Вот тогда-то и возникла эта пресловутая должность – ныне, к счастью, представляющая собой только синекуру[11], но, к несчастью, в нашей обремененной налогами стране это не единственная синекура, пережившая свое полезное назначение.

В самой восточной части Чилтернского края расположено родовое поместье Уэдов Бэлстрод. Это одно из самых старинных владений в Англии, существовавшее еще до нашествия норманнов... быть может, со времен отвода римских войск. Некогда здесь происходили бои, о чем свидетельствуют уцелевшие и поныне остатки древнегерманских укреплений и странная легенда, связанная с ними и дошедшая до нас от тех времен.

На всем обширном пространстве, свыше тысячи акров, где раскинулось поместье Бэлстрод Парк, вряд ли найдется хотя бы один клочок земли, который можно было бы назвать плоским; единственное исключение составляет площадь, обнесенная рвом, где виднеются укрепления, о которых упоминалось выше. Всюду вокруг отлогие холмы, волнистые склоны, отделенные друг от друга глубокими долинами и оврагами, впадины которых так точно повторяют округлые выпуклости пригорков, что кажется, будто эти пригорки выкорчеваны из долин и поставлены на прежнее место вверх подножиями. Парк представляет собой ту же картину, что и Чилтернские холмы, – зыбь океана, внезапно обратившуюся в твердь, когда волны и борозды между ними утратили свою параллельность. Долины и овраги разбегаются во все стороны, сталкиваясь и пересекая друг друга; то они взбираются вверх, то обрываются круто глубокими таинственными лощинами, густо поросшими кустами боярышника, орешником и остролистом, откуда всю ночь напролет доносится соловьиное щелканье. Гряды холмов так же беспорядочно набегают одна на другую или кое-где поднимаются одинокими пригорками, такими ровными и гладкими, что они производят впечатление искусственных. Заросли кустарника, купы громадных деревьев – вязы, дубы, буки и каштаны одевают склоны, опоясывают вершины, а открытые пространства между ними манят такой яркой, свежей зеленью, какую только и можно увидеть на пастбищах или в английских парках. Так выглядел Бэлстрод Парк в XVII веке; таким, невзирая на кое-какие незначительные перемены, сохранился он и по сей день.

Наступил тот знаменательный день, который сэр Мармадьюк Уэд решил отметить торжественным празднеством, – день рождения сына, первый день после его возвращения в родительский дом.

Раннее осеннее утро полыхает алой зарей и обещает погожий денек, и огненный шар солнца, словно подтверждая это обещание, уже плывет над горизонтом в синем безоблачном небосводе. Косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, мягко золотят мглистые лесные тропинки, но на открытых полянах парка они уже осушили росу, и яркая зелень так и манит к себе, словно пышный ковер, раскинутый для предстоящего праздника.

По всему видно, что сэр Мармадьюк Уэд щедро разослал приглашения, и нет сомнений, что все они с радостью приняты. На много миль в окружности по всем дорогам и тропинкам, ведущим в усадьбу, с раннего утра движутся пестрые кучки празднично одетых крестьян – старых и молодых, белокурых и темноволосых, пригожих и невзрачных; но все они одинаково полны оживления, всем хочется повеселиться.

На открытой площадке, обнесенной рвом, собралась тысячная толпа. Кто топчется на месте, кто уселся в тени под деревьями или на заросшем травой откосе рва; там и сям стоят тесным кольцом зрители и с интересом наблюдают за происходящими внутри кольца играми и состязаниями. Тут идет игра в мяч, там – в шары, любимая королевская игра, а потому и самая модная; а там дальше народ обступил двух фехтующих – только не на рапирах, а на палках: два здоровенных парня с таким усердием дубасят друг дружку, словно поклялись проломить один другому череп; к счастью, оружие у них таково, что достичь этого не так просто.

Тут же поблизости идет другая, более изящная игра – в горелки, в которой голубоглазые девушки бегут врассыпную, спасаясь от своих кавалеров, и все же охотно позволяют себя поймать.

Тут можно наблюдать и борьбу, и футбол, и метание колец, и стрельбу в цель, и бег наперегонки, и чехарду, и прыжки.