Успеху выступления способствовало разочарование значительной части местного населения в большевистском режиме, в первую очередь из-за обострившейся угрозы голода. Члены добровольных квартальных комитетов, созданных весной 1918 г., получив от организаторов переворота оружие, вылавливали на улицах города комиссаров и красноармейцев. Поддержали переворот и многие рабочие. Типографские рабочие категорически отказались печатать последний номер «Архангельской правды» с призывом местного комитета РКП(б) оказать сопротивление врагу и потребовали возвращения долгов по зарплате и выплаты жалованья за две недели вперед. Портовые рабочие Соломбалы послали пароход в погоню за отходящими по Двине судами с большевиками. Даже большинство матросов не выражали никакого желания защищать советскую власть. Наоборот, моряки снарядили экспедицию за бежавшими, чтобы отобрать увезенные деньги.

План генерала Пуля состоял не только в захвате Архангельска. Он собирался захватить Онегу и развить наступление на станцию Обозерская, заняв которую союзники отрезали бы пути отступления красноармейцам, бежавшим из Архангельска. Но сил для нескольких операций не хватало. Наступлением на Онегу руководил британский полковник К. Д. М. Торнхилл. 31 июля английский отряд захватил Онегу и выступил через Чекуево на Обозерскую, но, столкнувшись с упорным сопротивлением, отступил. Основные силы экспедиции плыли на Архангельск. К вечеру 2 августа союзный флот приветствовали в Архангельске, освобожденном подпольщиками. Фрезер через много лет вспоминала этот вечер: «…появился первый корабль флотилии, за ним – другие. Тут были все флаги: русские, английские, французские, американские. Они медленно и величественно шли друг за другом в четком строю на розовом фоне заходящего солнца. Толпа на мгновение, затаив дыхание, замерла, а потом раздались приветственные возгласы, становившиеся все громче и громче с каждым появлявшимся кораблем. Звуки наших голосов отражались эхом от воды и достигали слуха людей, стоявших на палубах. Они тоже кричали нам, махая головными уборами. Никогда еще берега нашей реки не видели столь величественной армады. Я не забуду ни этого волнующего зрелища, ни слов пожилой женщины рядом со мной. По ее лицу текли слезы, и она, крестясь, повторяла: “Слава тебе, Господи…” Так началасьсоюзническая интервенция»[112]. Рады были и союзники. Министр иностранных дел Франции С. Пишон восторженно поздравлял Нуланса: «Объявление о занятии без боя Архангельска союзными войсками является первым результатом интервенции в Северную Россию, за которую вы выступали с самого начала, и ваши настойчивые, но всегда разумные и энергичные действия привели к успеху. Я счастлив предоставленной возможностью выразить вам мои личные поздравления и объявить вам благодарность Правительства за осмотрительность и смелость, с которой вы осуществили такую важную и трудную миссию»[113].

Но положение дел было далеко от идеалистической картины, нарисованной Пишоном. Особенности Северного края, где в конце августа начинаются проливные дожди, а местность превращается в непроходимые болота, требовали быстрых и решительных действий. Спешить надо было и потому, что в первые дни после высадки большевики были в шоке и панически отступали. На Двинском направлении они отступили до Котласа в 625 км от Архангельска, без всякого боевого соприкосновения с противником. Такая же паника царила в Москве. Локкарт писал: «Четвертого августа Москва пришла в возбуждение: союзники высадились в Архангельске. В течение нескольких дней народ был во власти всевозможных слухов: союзники высадили значительные силы. Некоторые доводили их число до 100 000. Не менее двух дивизий. Японцы должны были двинуть семь дивизий из Сибири на помощь чехам. Даже большевики потеряли голову и в отчаянии начали упаковывать свои архивы. В разгар кризиса я увиделся с Караханом. Он говорил о большевиках, что они уже погибли. Но они все же не сдадутся. Они уйдут в подполье и будут бороться до конца»[114]. Но через несколько дней большевистские лидеры узнали правду. Во время следующей встречи с Локкартом Карахан держался по-другому: «Лицо его расцвело улыбкой. Подавленное настроение последних дней исчезло, и было очевидно, что он не притворялся. “Положение не опасно, – сказал он, – союзники высадили всего несколько сот человек”»[115].

Почему союзники смогли собрать для высадки, имеющей решающее значение в открытии Восточного фронта, всего только 1400 второстепенных войск? Все военные представители союзников в России считали, что для занятия Москвы и соединения с чехами десант должен был быть осуществлен значительными силами. Была даже выработана формула: «Поддержка, которую мы получим от русских, будет прямо пропорциональна числу присланных нами войск»[116]. Офицеры союзников считали, что даже 30 000 солдат было бы достаточно для соединения с чехами. Основную роль союзники отводили американцам. Нуланс писал: «Американцы, бесспорно, были в состоянии обеспечить это пополнение . На самом же деле численность солдат не только не была увеличена, но и своевременно не были предоставлены даже обещанные подкрепления»[117]. Он обвинял всех, кроме французов, на плечи которых легла основная тяжесть боев на Западном фронте. Видимо, главная причина этого заключалась в уверенности большинства лидеров союзных стран в неспособности большевиков, вчера так блистательно разложивших старую армию, сегодня создать новую. Они до конца не отдавали себе отчета в страшной опасности большевизма для их собственных стран. Большую роль в столь странном решении, как отправка 1400 солдат в атаку на Советскую Россию и Германию, сыграло и то, что союзники, мягко говоря, не очень хорошо познакомились с географическими и погодными условиями края. Фрезер описывала архангельскую осень 1918 г.: «В конце августа погода быстро ухудшалась. Дождь хлестал потоками с обложенных тучами небес, и холодный восточный ветер дул из Сибири. В верховьях Двины, в лесах и деревнях шли бои в самых ужасных условиях, потому что поздней осенью все окрестности превращались в гиблое болото, делая почти невозможным подвоз провианта. В это время года даже самые выносливые крестьяне стараются не ходить по мокрым пустошам и предпочитают переждать, пока морозы не скуют землю. А бои с переменным успехом все продолжались, солдаты воевали по колено в грязи, воевали и умирали в чужой для них стране»[118]. Союзники быстро убедились, что оказались в необжитом крае, трудности жизни и ведения войны в котором они не могли себе даже представить. В середине августа Нуланс шлет в Париж письма, в которых не осталось и следа от радостных настроений его первых посланий.