— Кто?

— Кто-кто? Не надо делать такие глаза, товарищ Председатель правительства, где ваш внутренний министр? Где этот Гапон?

— Иван Павлович, — видя решительность Плавского, намеренно спокойно произнёс Чистолицев, протягивая для приветствия руку, — я вас не понимаю. Объясните, что произошло? — и, обернувшись к присутствующим, привычно бросил: — На сегодня всё, все свободны.

— Остап Степанович, я попрошу вас оставить Кузнечикова.

— Хорошо, Иван Павлович. Владимир Николаевич, задержитесь, пожалуйста.

— Я прошу вас как премьер-министра объяснить мне, что означает вчерашнее выступление министра внутренних дел по телевизору? И сразу хочу предупредить, просто так меня сковырнуть не удастся. За мной люди стоят…

— Иван Павлович, я вас очень хорошо понимаю, и поэтому давайте успокоимся, — суетливо закудахтал Чистолицев. — Присаживайтесь, пожалуйста. Вы что будете чай? Кофе?

— Кофэ, — буркнул Плавский.

— Я сам вчера телевизор не смотрел. Утром провёл маленькое совещание. Болотов тоже был, но перед вами ушёл вместе с Чайбесом. Вкратце мне, конечно, пересказали вчерашнее. Вы только правильно меня поймите, я вынужден буду провести разбирательство с милицейским начальником. Я ему прямо так и сказал, чтобы предоставил в моё распоряжение всю доказательную базу и не позднее сегодняшнего обеда. А то, ишь ты, много себе позволяют! А вообще вам лучше бы позвонить президенту, вы его кадр.

— Звонил. Прикреплённый уже третий час талдычит одно и то же: «При первой же возможности соединю». Куда там соединят, может, он уже дуба дал. Вот уберут меня и объявят народу.

— Да, бог с вами, Иван Павлович, — истово закрестился премьер.

Плавский, обжигаясь, пил кофе, рассеяно слушал косноязычную речь начальника правительства, и до него постепенно начинал доходить смысл происходящего. Его, Ивана Павловича Плавского, боевого генерала, банально кинули, развели, как мальчишку, использовали и вышвырнули, словно не пришедшегося ко двору. Звуки, наполняющие комнату, куда-то исчезли. Беззвучной рыбой шамкал, сверкая металлокерамикой, смешной, заплывший жиром человек, номинально числившийся на высоком посту второго лица государства и в совершенстве постигший сложную науку имитатора кипучей государственной деятельности.

В голове у генерала, цепляясь одна за другую, как самописцы, плясали мысли. К кому, а главное, зачем, он пришёл сюда? Что хотел услышать? Эти пустые и лживые слова? Увидеть потупленные взоры с искорками злорадства?

Внутри кипела злость. Ему вдруг всё опостылело. К чёрту всех! Может, правы были соратники, сегодня ночью убеждавшие его никому не верить, а обратиться к народу, поднять верные войска и закончить весь этот бардак в считанные дни. Но это война! Войну Плавский знал и не любил, тем более, войну в России, здесь испокон веков на одного виноватого приходилось по десятку невинно загубленных. Нестерпимо захотелось бросить всё это, послать всех куда подальше, взять удочки и уехать на болото, в Коломну, ловить карасей.

Плавский молча встал и не прощаясь вышел.

12.

В Совете национальной стабильности царило истерическое оживление. Старожилы, пережившие уже не одну реорганизацию, уткнувшись в спасительные бумаги, делали вид, что ничего не замечают и всё происходящее их не касается. На их бесстрастных лицах чётко читалось: «Я всего лишь придаток моего стола, и всё выходящее за его пределы не имеет для меня никакого значения».

Сотрудники, пришедшие с Плавским в шестой подъезд и уже привыкшие к чугунным воротам на Ильинке, сбивались в постоянно меняющиеся группки, о чём-то шептались, озираясь по сторонам.

Малюта уже в половине седьмого был в приёмной начальника с готовым обзором газет. Этот обзор, отличающийся от официального, который разносили по кабинетам где-то ближе к полудню, он готовил сам и несколькими фразами формулировал смысл основных, знаковых материалов. Сегодня газеты были пустыми, только в двух с пометкой «срочно» были напечатаны крошечные информашки о вчерашних излияниях Болотова.

Плавский появился неожиданно из общего коридора. Протянул Скурашу руку и жестом пригласил в кабинет. Лицо Ивана Павловича было напряжено, рябые от оспинок скулы ходили ходуном, движения казались резкими, в голосе перекатывались металлические шары.

— Ну что у вас, Малюта Максимович?

— Обзор прессы, в основном, — он положил перед шефом листки, на первом крупным шрифтом было набрано: «Возможно, сегодня вас отстранят от всех занимаемых должностей. Указ уже подписан. Ждут, когда Царь сможет его огласить. Надо что-то делать».

— Конечно, надо, но кто знает, что? Вы пока свободны, за обзор спасибо. Я, правда, уже прочитал отдельные газеты, так что в курсе основных событий.

Позже Обрушко рассказал Скурашу, что ночью их собрал Плавский, и они почти до утра обсуждали ситуацию. Поднимать войска, на чём настаивал Евлампов, генерал наотрез отказался: «Я никогда не позволю, чтобы по моей вине кто-то развязал новую гражданскую войну. Хватит, навоевались».

Резиново тянулось время, все собрались в кабинете Лаврентия Михайловича и, заглушая волнение анекдотами, ожидали возвращения начальника из Белого дома.

Секретарь вернулся внешне спокойным, только желваки, ходившие на скулах, опали, а тёмные молнии, сверкающие в зрачках, превратились в тлеющие безразличием угольки. Попросив никого с ним не соединять, он вызвал помощника и заперся в кабинете.

Вездесущий «Сашка Советский Союз» по пути из Дома правительства засёк наружку, проводил шефа и задержал машину, из которой выволок невзрачного мужика и такую же бесцветную женщину. Те быстро смекнули, что вляпались в дурную историю и, особенно не препираясь, признались в своей принадлежности к Главному штабу МВД и в том, что уже неделю «водят» машину Секретаря. Записав их показания на видеоплёнку, задержанных передали прибывшим с Житной полковникам. Стараниями Брахманинова эти кадры попали в «Си-эн-эн» и разошлись по мировым агентствам.

Вслед за начальником в своих кабинетах заперлись ближайшие сторонники Плавского и на полную мощность запустили бумагоизмельчающие машины.

Не отставал от сослуживцев и Скураш. Какой-то внутренний дискомфорт заставлял мозги работать только в одном направлении — в ящиках стола не должно остаться ни одного клочка бумаги. Кто знает, как они завтра будут прочтены чужими людьми. За последние годы дважды приходилось Малюте на своей шкуре испытать всю мерзость недоверия и бездушия государственной машины, пытавшейся стереть его в порошок за добросовестное выполнение своего гражданского долга.

Закончив возиться с бумагами, Малюта решил всё-таки заглянуть к Инге.

Мрозь сидела на своём рабочем месте и сосредоточено читала толстый журнал.

— А, это ты? — Она нахмурилась и постучала по столу острым, покрытым темно-красным лаком ноготком. — Привет. Говори быстрее, что надо, а то сейчас девочки вернутся.

— Привет. Да ничего мне, собственно, не надо, просто проведать зашёл. Собираюсь пообедать. Если есть желание, можно сходить в наш ресторанчик. Чует одно моё место, что скоро конец нашей конторе.