– Пусть так. Но ко мне она точно не имеет никакого отношения, иначе я бы знал. Если бы я хотел называться как-то иначе, то давно взял бы себе псевдоним, как многие мои коллеги.

– Ах да, я совершенно забыла о нравах, царящих в вашем профессиональном круге. Однако я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы называться не тем именем, которое досталось вам от родителей, а тем, которое лучше характеризует вас как личность. Впрочем, это ваше право, я больше не стану так к вам обращаться.

– Благодарю. – Карл чувствовал раздражение от какой-то незавершенности, которая не давала ему покоя. Хорошо, допустим, он действительно попал в это царство благородных теней. Дальше что? Пока он не видел ничего особенного, кроме, конечно, способности его спутницы нырять в твердые вертикальные поверхности. Это впечатляло, но нисколько не объясняло причин, по которым он, собственно, здесь оказался.

– Как пациент чувствует себя? – Старик в белом халате подошел к журналисту и осмотрел повязку. Оставшись доволен результатами осмотра, он вопросительно взглянул на Дубинина.

– Спасибо вам, доктор, я в порядке, – с чувством поблагодарил его молодой человек. – Даже удивительно, вы настоящий чудотворец.

– Вот и хорошо, – ответил тот. – Но я не доктор. Точнее, не доктор медицины. Этого почетного звания в перечне моих достижений нет.

– Кто же вы? – Дубинин не имел ничего против того, чтобы его лечил человек без соответствующего образования, особенно если у него это отлично выходит, но посчитал нужным задать этот вопрос – может быть, ответ поможет ему наконец вспомнить обстоятельства, при которых они сталкивались прежде.

– Сложно сказать, – пожал плечами тот, кого Мари называла Дмитрием Ивановичем. – Немного геолог, где-то физик, чуточку химик, периодически экономист, временами физик и приборостроитель. Я так и не определился с тем, что мне интереснее, и решил заниматься всем понемногу. Мне всегда говорили, что я слишком увлекающийся человек.

Слушая перечисление областей, в которых преуспел этот поразительный человек, Карл почувствовал, как у него на голове зашевелились волосы, – он вспомнил, как с интересом рассматривал его портрет, который висел в школьном кабинете химии рядом с периодической таблицей химических элементов. Надпись под портретом гласила: «Дмитрий Иванович Менделеев, 1834–1907».

Когда Мари вошла в кафе «Де Флор», там было шумно – несмотря на то что Пабло противился походу туда, он все же любил находиться в центре внимания и не смог удержаться от спора о предназначении искусства. Собравшиеся, в том числе и Ольга, с живым интересом наблюдали то за тем, как Андре Жид обвинял художника в излишнем символизме, то за Пабло, который высмеивал склонность оппонента видеть в его творчестве то, чего там не было и быть не могло.

– Я головой отвечаю за каждый мазок, который когда-либо сделал, любая тень не случайна! – запальчиво кричал Пикассо. – А ты, Андре, сможешь сказать о себе то же? Сколько лишних слов в твоих произведениях, которые с легкостью можно стереть, – и никто не заметит разницы. Зачем ты их прописал в «Пасторальной симфонии»? О чем вообще эта книга? Зачем она?

– Ага! – победно вскинул голову Жид, моментально остывая. – Значит, ты все-таки прочитал ее? И как тебе?

– Ну, понравилась, конечно, – все еще сердитым тоном ответил художник. – Разве могло быть иначе? Единственное, что меня в ней немного покоробило, так это обилие описаний и уточнений. Огромное количество сложноподчиненных предложений. Почему ты не хочешь писать проще?

– А я люблю, когда сложно, – улыбнулся Андре, моментально превращаясь в приятного собеседника и веселого собутыльника. – Ладно, специально для тебя напишу что-нибудь попроще.

– Для меня – не нужно, – отмахнулся Пабло. – Ты это для себя должен сделать. Попробуй-ка написать предельно просто о чем-то серьезном. Вот это и будет вершиной твоего творчества.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Жид, но было видно, что слова запали ему в душу и заставили задуматься.

– А вот и луч света в этом царстве тьмы! – воскликнул Пикассо, заметив Мари. – Иди сюда, моя красавица, и скажи этим невеждам о том, кто здесь самый выдающийся художник современности.

– Ты, конечно. – Девушка подошла к столику Пабло, с улыбкой кивая многочисленным знакомым, приветствовавшим ее, и грациозно опустилась на предложенный стул. – Ну, может быть, кто-нибудь со временем составит тебе конкуренцию, но только самую малость.

– Кто посмеет? – оскорбленно воскликнул Пикассо, успевший уже выпить и немного захмелевший. – Покажи мне этого наглеца, и я тут же докажу, что он и мизинца моего не стоит!

– А вот как раз один к тебе идет. – Мари взглянула на красивого молодого человека, направляющегося к ним. – Ты ведь не против Сальвадора в качестве оппонента?

– Кого? – нахмурился художник, но, повернувшись, радостно поднялся навстречу новоприбывшему. – О, так это же Дали! Садись, дорогой мой. Ты знаком с моей женой? Ах да, помню, помню. Так вот, она мне все уши прожужжала о том, какой ты гениальный и перспективный. Разве что в постели тебя не вспоминала.

– Павлуша! – Ольга густо покраснела и сердито взглянула на мужа. – Не обращай на него внимания, милый. Он когда выпьет, совсем не следит за своим языком. Но это все не со зла.

– Я не имею ничего против того, чтобы обо мне разговаривали такие выдающиеся люди, как вы. – Сальвадор галантно поклонился девушкам и обратился к Пабло: – Я бы хотел показать вам некоторые свои картины. Мне кажется, что в них чего-то не хватает. Всем вокруг они нравятся, но я не могу сказать, что удовлетворен ими полностью. К сожалению, со мной это часто бывает.

– Это свойство гениев, дорогой мой. Конечно, я с удовольствием посмотрю твои работы. – Пикассо поднялся. – Извините, мои прекрасные дамы, но искусство требует моего присутствия. Надеюсь, вам не будет скучно без меня.

– Не переживай, вне ореола твоей славы тоже есть жизнь, мы найдем, чем заняться, – насмешливо ответила ему Ольга, а Мари просто улыбнулась.

Пабло постоял несколько секунд, обдумывая ответ жены, и, не найдя в нем ничего оскорбительного для себя, кивнул и шатающейся походкой направился вслед за Дали, который, казалось, был очень доволен обществом хмельного художника. Оставшись одни, девушки посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

– Нет, я все-таки люблю его, несмотря на все дурацкие выходки и раздутое до невероятных размеров самомнение, – призналась Ольга, провожая супруга взглядом. – Только мне кажется, что я его интересую все меньше и меньше. Вот и Полем он почти не занимается. Не знаю, что будет дальше.

Мари, глядя на эту молодую и красивую женщину, старалась не показать жалость, которую испытывала к ней. Прекрасная в прошлом балерина, она давно не выступала, совмещая материнство с той богемной жизнью, к которой привык ее муж. Ее представление о счастье было вполне понятным, однако оно не соответствовало запросам самого Пикассо. Именно это приведет их к скорому разрыву. Павлуша переживет его и найдет в себе силы идти дальше, а она до конца своих дней будет помнить его как единственную настоящую любовь в ее жизни. Могла ли Мари винить в этом Пикассо? Наверное, нет.