Он уже вызвал такси, но вдруг вспомнил сообщение «братьев» о митинге студентов. Ему захотелось очутиться среди бурлящей толпы, увидеть множество коричневых, как смола, лиц, ощутить жар «арабской весны», которая все еще тлела в глубинах народа. Он поддался странному искушению и отправился на площадь Тахрир.

Было солнечно. Площадь казалась огромной, с размытыми краями. Синяя дымка окутала правительственные здания, Национальный музей, отель «Нил», помпезную громаду «Мугаммаа». Памятник Омару Макраму плыл в голубом тумане. Стоял гул и рокот, какой бывает на море. Площадь заполнялась толпой, но оставалось еще много свободного места. Подходили колонны. Одна изливалась из улицы Каср аль-Айн, бренча, скандируя, взмахивая кулаками, развевая черно-бело-алые флаги. Другая – из улицы Талаат Харб, распевая, танцуя, неся над головами смешные чучела президента Сиси и его министров. Люди шли группами, поодиночке, от моста Каср аль-Нил, из метро. Толпа вязко наполняла площадь, колонны смешивались, образуя медленные водовороты.

Торопова затягивали эти медленные течения. Он радовался тому, что становился частью этого месива, оно не отторгало его, вовлекало в огромный плавильный котел, который медленно разогревался. Было множество молодых, очаровательных лиц, сияющих глаз, белоснежных зубов. Иногда попадались девушки в розовых и зеленых хиджабах. Но большинство длинноволосые, с модными прическами, чернобровые, с малиновыми губами, пленяющие своей смуглой арабской красотой. Юноши не стеснялись их обнимать, некоторые целовались, и все вместе, впадая в раж, скандировали веселую чепуху:

– Господин президент, поживи как студент! У студента в животе как воды в решете!

Кругом сновали торговцы. Предлагали апельсины, орехи, выпечку. Другие раздавали листовки, брошюры, полосатые, черно-бело-алые флажки. Вдалеке, у памятника Омару Макраму стояла хрупкая цепь полицейских. Высилась трибуна, на которой расхаживали устроители митинга.

Торобов чувствовал молодую энергию толпы, которая питала его силой и свежестью. Он был среди тех, чей язык понимал, чьи лица любил, чье стремление к свободе и благополучию разделял. Знал, среди какой тьмы рождалось это стремление. В толпе был заметен тучный старик в чалме, с посохом и всклокоченной бородой, которого течение принесло из тусклых и грязных предместий. Он что-то проповедовал, открывал беззубый рот, топотал изношенными сандалиями.

Становилось тесно. Площадь нагревалась, как тигель. Торобов, стиснутый, чувствовал, как по площади из конца в конец перекатывались упругие сгустки. Достигали места, где он стоял, сдавливали, так что становилось трудно дышать, и катились дальше.

Над головами летало прозрачное электричество, жгло, сыпало искры. Люди касались друг друга, и их било током. Кукла президента Сиси, воздетая на шест, дергала руками и ногами. Качался плакат с надписью: «Студенты хотят есть». Пожилой человек в вязаной шапочке, с седеющей бородкой поднял вверх Коран.

Вдалеке на трибуне заговорил микрофон, гулко, с металлическими перезвонами, бессловесно отражаясь от зданий, улетая в синюю дымку, где знойно туманился Нил, и дальше, к мечети Омара Макрама. Площадь казалась огромной квашней, в которой взбухало черное тесто. Торобов чувствовал магму, которая изливалась из бездонных глубин Востока. Из таинственных недр, откуда исходили народы, пламенные пророки, мистические вероучения. Этому извержению не было конца. В глубине земли зарождались новые народы, зрели новые вероучения, обитали неродившиеся пророки. И он, Торобов, востоковед и разведчик, был не в силах заглянуть в эту живородящую бездну.

Он увидел, как далеко, за трибуной, со стороны моста Каср аль-Нил показались броневики и стали выстраиваться за цепью полицейских, уродливые, грязно-зеленые, похожие на толстых жаб. Ораторы сменялись у микрофона, насылали на площадь волны звенящего звука, и казалось, в небе гремит огромный лист кровельного железа.

«Студентам нужен хлеб!», «Студентам нужен хлеб!» – молодые люди зло скандировали, вздымали кулаки, подпрыгивали. Кругом были возбужденные лица, горящие глаза, гибкие тела.

Торобов был един с толпой. Ему хотелось кричать и подпрыгивать. В него ударило электричество, когда соседний парень с кудрявыми волосами и золотой серьгой в ухе случайно задел его рукой. На него накатил металлический звук мегафона, оросив железной влагой. И стоящий рядом человек в вязаной шапочке стал потрясать над головой Кораном, выкликая «Аллах Акбар!».

Торобов видел, как на трибуну взобрались полицейские. Отпихивали ораторов, сбрасывали с помоста. Полицейский овладел микрофоном, и лязгающие звуки приказа полетели в толпу. Каждый больной удар отзывался ревом. Толпа литой стеной двинулась к трибуне. Заглушая лязг мегафона, раздалось: «Аллах Акбар!» Нестройно, разрозненно, затем все слаженней, единым дыханием, клекотом. Казалось, великан бьет молотом по наковальне. Огненно летели грозные слова, от которых шатались здания, качался мост через Нил, разбегались полицейские. Кукла президента Сиси задымилась. Ее подожгли, она роняла липкий огонь. Упала с шеста, и ее топтали, плевали.

Толпа повалила к трибуне. Торобов слепо, вместе со всеми колыхнулся, сжатый толпой. Услышал, как тупо застучали пулеметы. Броневики, как ромбовидные жабы, палили в толпу. Трассы били по головам, рикошетили вверх, и казалось, что толпа, как бронированная плита, отшвыривает пули. Но там, куда били очереди, возникали пустоты. Часть толпы все еще кричала «Аллах Акбар!» и подскакивала, но другая, попавшая под пули, стенала, визжала. И среди этой разноголосицы стучали пулеметы.

Торобов почувствовал, как слепо качнулась толпа, темный сгусток сдавил его и понес в сторону Каср аль-Айн. Он бежал в толпе, молча, задыхаясь, стремясь не упасть, чувствуя под ногами живые тела, по которым бежала толпа. Девушка, бежавшая рядом, споткнулась о чье-то тело, упала, на нее наваливались, падали, и толпа огибала живой стенающий холм.

Он добежал до зданий и прижался к стене, боясь, что рухнет от разрыва сердца. Видел, как мимо несутся люди. Пробежал безумный старик в чалме, отталкиваясь клюкой. Скачками пронесся парень с кудрями, и в ухе его сверкнула серьга. Торобову показалось, что мимо пробежал доктор Ибадат в разорванном пиджаке.

Торобов стоял, прижавшись к гранитной облицовке дома, слыша рев и топот толпы, стук пулеметов. Ему казалось, что из мутной синевы смотрит на него грозный лик, указывает отточенным перстом.

«Это ты! – неслось из неба. – Это ты!»

Площадь пустела, с нее убегали остатки толпы, лежали тела, валялись транспаранты. Медленно катили уродливые, как зеленые гробы, броневики, били вслед убегавшим редкими очередями. Рядом с Торобовым прижался к стене пожилой человек с сухим кадыком, седой копной волос. Задыхался, хватался за грудь, умоляюще водил глазами. Очередь ударила в стену дома. Крупнокалиберная пуля снесла человеку полголовы. И пока тот падал, Торобов видел его развороченный череп, язык, оскал зубов и в этом оскале узнал хохочущую баранью башку, которую в Бейруте послал ему на тарелке Фарук Низар.

Он вернулся в отель и принял горячий душ, лил на себя шампунь, стараясь смыть гарь, ужас, парные запахи ревущей площади. Не понимал, как мог поддаться искушению и отправиться на митинг, рискуя погибнуть и сорвать задание.