— Просто разговаривали, — передразнил ее вдруг ставший совершенно чужим ее любимый. — Он ведь из-за тебя приехал?

— Не знаю.

— Так ты, прежде чем меня допрашивать, где я был, с кем время проводил, отчитайся, что ты делала с этим фрицем, невинная ты моя?

Обхватив голову руками, Маша зарыдала.

— Не хочешь обвинения в насилии над собой, тогда скажешь, что застукала его… — не поняв ее эмоций, неожиданно ласковым голосом предложил Берцев.

— Я никогда этого не сделаю. Он очень, слышишь, очень порядочный человек.

— Понял! А я не порядочный! Только у нас с тобой и с мамой всего одна пенсия на троих.

— Как это? Ты, когда меня звал вернуться, сказал, что у тебя все есть…

— Да, но я не говорил, что ты будешь сидеть у меня на шее, я как раз рассчитывал, что твой благоверный явится по твою душу… А ты изображаешь из себя благородство: «И судиться не буду, и работу у него просить не буду». Я тренер в спортивной школе, не всегда получающий зарплату. Так что выбирай: или суд, или жизнь на мамину пенсию.

— Володечка, я ведь не знала, ты никогда об этом не говорил. Ты скрывал от меня, что у тебя так плохо с деньгами? Да? Скрывал? Я тебе обещаю, что теперь будет по-другому. Я ведь тебя люблю. Я призналась в этом Людвигу. Для меня это так важно. Я долго думала, как все это произойдет. Не могла с этим дальше жить. Понимаешь? Теперь все позади!

— Что позади? Ты совсем рехнулась? Теперь только все начинается! На что мы жить будем? Я не бизнесмен, наследства нет и…

— Володечка, когда я там жила, я поняла, что деньги — это не главное. Может все-все быть: и еда, и жилье, и наряды. Но когда вокруг тебя люди, которых ты не понимаешь, а они не понимают тебя, когда у вас нет общего прошлого…

— Слышал, что у тебя с немецким лады. Как это вы не понимали друг друга?

— Боже мой, я вовсе не о языке, я о чувствах.

— Тебе с ним чувств не хватало? Ну-ка подробнее расскажи, — на губах Берцева заиграла ухмылка, — а я слышал, что у тебя с чувствами все в порядке тогда было. Познакомились на выставке, ты этого немца так охмурила, что он ради тебя целую делегацию за свой счет в Берлин пригласил.

— Кто тебе такое сказал? — настороженно полюбопытствовала Маша.

— Сказали. Мир тесен! Сазонову Таньку, что с тобой работала, помнишь?

— Она… она такое про меня говорила?

— Ну что ты наседаешь? Конечно, бабы тебе завидовали в вашей конторе.

— А ты с Сазоновой?.. — вспомнив слова бывшего шефа о пышных формах сотрудницы, заревновала Маша.

— Что тебе за дело, с кем я тогда был?

— Я вспомнила, — вдруг разозлилась Маша, — это ее голос я услышала тогда в телефонной трубке. А я все думала, откуда я его знаю?

— Полегчало?

— В общем, все это позади, ведь так? — одернула сама себя Маша. — А это не главное, да, Володечка?

— А что главное?

— Главное, что мы любим друг друга!

— Если ты меня любишь, должна позаботиться о нашем благосостоянии.

— Конечно-конечно! Я пойду работать.

— Много сейчас не заработаешь.

— Но ведь ты не возражаешь?

— Наоборот, валяй, я ведь сам с этого начал разговор, — бросил бывший чемпион. — Фирмачом своим не брезгуй. Он ведь с Россией торговал, может, офис откроет и тебя в него возьмет.

— Володя, как ты не понимаешь, мне с ним нельзя больше встречаться.

— Это что еще за нежности?

— Я даже его фамильный перстень счастья ему забыла отдать.

— Какой такой перстень? — вскинулся Берцев. — Ну-ка покажи!

— Вот. — Маша протянула руку и тут же отдернула ее. Камень был тускл и сер.

— Нормальная работа, — уговаривала погрустневшую подругу Катя, — сейчас, когда вообще никуда нельзя устроиться, книжный киоск возле дома просто спасение. Да еще в твоем положении. Ведь скоро рожать! Сиди себе почитывай книжки.

— Да уж! — Маша скривила нос. — Работа совсем не по мне. Я — и продавец!

— Ну, кому сейчас с немецкого переводчики нужны? В школу преподавать? А тебе для ребеночка столько всего купить нужно.

— Я понимаю, — вздохнула Маша. — Володя совсем денег не приносит. То ли зарплату ему не выдают, то ли… — Маше не хотелось рассказывать, что Берцев стал чаще приходить навеселе, от него пахло женскими духами, а то и вовсе не являлся на ночь домой. — Хотела шубу Люське продать.

— И что?

— Она взяла, неделю продержала, маме собиралась показать…

— А потом вернула?

— Угу.

— Не думаешь же ты, что Люська могла летом ее носить?

— Нет, конечно. Просто пока вещь не твоя, до смерти хочется ее иметь, а когда уже в твоем доме…

— Перехотелось?

— Не знаю, может, денег не насобирала.

— Черт с ними, с деньгами! Тебе нужно смотреть на красивое и думать только о хорошем. Помни!

— Я помню.

— Выходи из будки, смотри, солнышко какое, давай на ящике посидим?

Устроившись на ящиках возле книжного киоска, они подставили лица лучам солнца.

— Людвиг звонит? — поинтересовалась Катя.

— Нет. Ему тяжело со мной разговаривать. Чувствую, что совсем на куски рассыпался.

— Зато твоему Володечке легко! Крутой такой стал.

— Да куда уж круче! С мамой своей меня так достает! Мне кажется, что она меня ненавидит. Все время пилит, что у Вовочки хрупкая душа, особенно сейчас, когда он перестал быть известен. И что у него такие девушки замечательные и богатые были. А он с нищенкой связался. А мне понимаешь, стыдно деньгами Людвига пользоваться. Я как представлю, что Вовка на его деньги в ресторане гуляет, хоть в петлю лезь.

— Да, — сочувственно закивала Катя. — Кто бы мог знать, что он так с тобой будет обращаться. — Она погладила подругу по руке.

— Ты не думай, я не жалею ни о чем! Когда он приходит домой и целует меня, я готова куда угодно, хоть в пекло за него.

— Понимаю! У меня Димка, когда говорит, что завтра уйдет от жены, я тоже готова за него хоть куда… Только он не уходит. И мучается, и меня мучает. — Серьезные глаза Кати наполнились слезами.

— Ну вот, решила меня утешить, а сама? Главное, Катюха, что мы любим их без памяти. Я, пока там жила, запрятала свою любовь от самой себя далеко внутрь, а теперь она у меня реально есть.

— И рвет сердце.

— Пусть рвет.

— Можно и по-другому посмотреть.

— Как по-другому?