в смысле «проницательность, здравое суждение (основанное на опыте и достаточных знаниях)»; ближе было бы «знание» или «философия» в ее изначальном смысле, включавшем науку. Таким образом, Ñolmë отличался от Kurwë «техническим мастерством и изобретательностью», хотя они не обязательно практиковались разными людьми. Корень появился в квенья (языке, в котором он использовался чаще всего) в формах, образованных от распространенных эльдаринских ñgol-, ñgōlo-, со слоговым n или без него: как в *Ñgolodō (квенья Ñoldo, телерин golodo, синдарин goloð) – Нолдор с древнейших времен были наиболее выдающимися в такого рода «мудрости» и преуспели в ней; ñolmë – раздел мудрости (наука и т. д.); Ingolë (ñgolmë) – мудрость/философия в целом; ñolmo – мудрый человек; ingólemo – тот, кто обладает очень большими знаниями, «маг». Это последнее слово, однако, считалось архаичным и применялось только к великим мудрецам эльдар в Валиноре (таким, как Румил)[81].

Беглое прочтение начала этого текста позволило бы толковать «здравое суждение» так, как его принято переводить сегодня: верное, то есть достоверное суждение с точки зрения (позитивной) науки. Подтверждением такого прочтения служило бы то, что это суждение основано на опыте. Мы будем исходить из принципа Канта: знание, считающееся достаточным для вынесения суждения, непременно должно основываться на опыте. Знание существует только в том случае, если условия феноменальности, каковыми являются пространство и время, применимы к отвлеченным категориям. Нет науки вне опыта: то, что находится за пределами его сферы, не относится к науке, так как достоверность подобных суждений не проверяема.

Толкин противопоставляет эту концепцию мудрости тому, что для него является истинной философией. Он предпочитает сблизить мудрость с наукой и философией, включающей в себя науку. Затем он напоминает нам, что такова более древняя концепция философии, объединявшая философию и науку. Однако позитивистское прочтение свело бы философию к науке, что неприемлемо для Толкина, как следует из приведенного отрывка.

Что касается понятия проницательности (phronesis, также переводится как «благоразумие»), здесь ключевым авторитетом служит Аристотель с VI книгой «Никомаховой этики». Однако мы не можем подробно проанализировать его здесь (см. вставку ниже).

Тем не менее давайте остановимся на представлении философии и ее отношении к науке. Для начала отбросим аристотелевское прочтение: именно отношение к целому является здесь определяющим, тогда как у Аристотеля философия – это прежде всего теоретическая наука (чистое интеллектуальное созерцание), высшая отрасль знания, но все же отрасль. С этой точки зрения, большинство людей являются последователями Аристотеля, полагая, что философия – занятие, возможно отличное от остальных, но при всем том это область знаний, и не более (не лучше) того.

Центральным термином у Толкина, структурирующим взаимосвязи всего остального, является ñolmë: мы видим, что он противопоставляет его, во-первых, kurwë, а во-вторых ingolë. Философия не является его главным объектом. Он стремится противопоставить «мудрость» профессионала; мудрость, которую дает знание; мудрость от рефлексии в какой-либо области; мудрость искушенного мнения, – и противопоставить их всеобъемлющей му

дрости.

Сэмуайз Гэмджи

Вопрос о соотношении мудрости и проницательности возникает при переводе полного имени Сэма у Толкина. Samwise переводится[82] на французский как Samsagace (Ф. Леду) или Samsaget (Д. Лозон). Аристотель в главе 12 книги VI «Никомаховой этики» объединил phronesis со знанием, накопленным опытом стариков. Но не является ли и проницательность Сэма той самой мудростью опытных, на которую ссылается древнегреческий философ? С другой стороны, в «Никомаховой этике» единственное приемлемое значение слова «мудрость», которое допускает Аристотель, – благоразумие/проницательность как политическая мудрость (1141b23). И разве Сэм, будучи мэром Шира, на самом деле не наделен той политической мудростью, которую включает в себя phronesis? Сэм у Леду – потомок старейшины, а у Лозона – мэр Шира, но в любом случае он благоразумный последователь Аристотеля!

Мы близки к философу Платону, по мнению которого философ – «тот, кто любит мудрость не в том или ином ее аспекте, а в целом» («Республика», V, 475b). Исчерпывает ли этот всеобъемлющий подход концепцию философии?

Как показала Моник Диксо, специалист по учению Платона, философ в понимании Платона – тот, кто движим стремлением к мудрости. Он, конечно, ограничен интеллектуальными возможностями, но это еще не последнее слово: я философ, ничто интеллектуальное не должно быть мне чуждо. Именно в этом смысле философ обязан быть эрудированным. Однако эрудиция – не самоцель, а средство постижения истины. Поэтому возникающий здесь образ философа близок к ученому и включает эту фигуру в себя, но прежде всего философ должен заниматься поиском истины. Объектом его желания является не знание, а сущность (истина). Точно так же стремление философа не зависит от степени важности его объекта (можно философствовать о сказках, что без сомнения несерьезно для академических ученых, но является фундаментально философским, если всегда искать истину в том, о чем идет речь).

Но хотя Толкин здесь близок к Платону, он все же не достигает той вершины, которую представляет платоновская концепция философии. Действительно, ученый, стремящийся только к учености, по Платону, лишь притворяется философом, но на самом деле им не является, потому что философская истина не сводится к совокупности знаний. У Толкина ничего не сказано о таком отношении к истине. Существует проблема целого и его части: совокупного знания и его раздела, отрасли. Точно так же у Платона основным признаком философа является его стремление к истине, граничащее с манией. Философ стремится к знаниям, у него есть вкус и возможности (мы говорим о философе по природе), но это всегда требует усилий. Толкин ничего подобного не говорит.

Философ ли он в конце концов?

Толкин изучал философию в курсе классической литературы. Его стихотворение о молодом книжнике, упоминания о меланхолической философии, идеалистической философии и атеизме свидетельствуют о начитанности (Платон, Боэций, Бертон, Фоссет). «Шибболет Феанора» указывает на знакомство с трудами Аристотеля и Платона. У Толкина сохраняются элементы учения Платона – это доказывает его представление о философии/мудрости в целом, включая науку. Но факт остается фактом: фигура философа как ученого, не имеющего четкого отношения к истине, сохраняется у него только в упомянутых нами текстах. Глобальность предполагаемого знания заигрывает с энциклопедизмом, что, безусловно, иллюстрирует Средиземье. Тем не менее внутренняя согласованность каждого тезиса подобной философии не выходит за рамки ряда интуитивных предположений о мироздании, не требующих систематизации. В конце концов, это очень похоже на то, что Толкин разработал в качестве философии Средиземья…

Несмотря на нежелание быть причисленным к философам, Толкин через свои произведения продемонстрировал, что он знает, о чем говорит, и по меньшей мере обладает философским видением предмета, к которому его подготовило чтение источников.