Проснулась Милочка свежей, бодрой и очень голодной. Стол уже был накрыт. На большое блюдо горкой были вывалены розовые крабы, посредине стола стояла большая жестяная синяя банка с черной икрой. Ярко-красные помидоры, пупырчатые огурчики с невероятным запахом свежести и лета, огромное блюдо с почти черной черешней, ломти перламутровой ветчины, золотистые куски осетрины и прочие яства одуряюще пахли и соблазняли. С участка тянуло дымком от мангала и запахом жареного мяса. Все стали рассаживаться, а мужчины вносили огромные шампуры, с шашлыка стекал прозрачный сок.

Застолье началось бурно и дружно – его долго ждали, и все были голодны. Незнакомец, укрывший ее пледом, сидел напротив и смотрел на нее не отрываясь. У него были черные глаза, длинные густые ресницы, яркий, сочный, чувственный рот, ослепительно белые зубы и смуглая гладкая кожа, даже ранние залысины не делали его старше. Белоснежная рубашка из тончайшего шелка была расстегнута на волосатой груди. Через стол Мила чувствовала его запах – свежести от одеколона и хороших сигарет.

Ел он лениво и мало – неспешно пил вино, закусывал мясом, которое он брал руками.

Грузин? Армянин? Чеченец или дагестанец? Было непонятно. Но человек восточный, это понятно.

Милочка смутилась под его настойчивым взглядом, но глаз на него не поднимала. Она недовольно дернула плечом и вышла на улицу.

Народ, сытый и пьяный, высыпал на улицу размяться – перекурить и подышать.

Кто-то пошел гулять по огромному участку, кто-то уединился в доме – благо, он был так велик, что места хватало на всех.

Актриса, любовница Смирновитского, была уже сильно пьяна – раскрасневшаяся и громкая, она что-то рассказывала окружившим ее мужчинам. Милочка подошла к грустному Смирновитскому.

– Переживаешь?

Он мотнул головой.

После выпитого бокала вина осмелела:

– Слушай, Борь! А зачем тебе… ну это все?

– Так получилось. Сначала я очень ее любил. Просто задыхался без нее, от любви задыхался. Знаешь, это страшно бывает – проснешься и нечем дышать. Жить без нее не мог. Спать. Было несколько лет счастья. А потом… Потом она начала стареть, страдала от этого. Бросалась во все тяжкие, чтобы себе доказать, что еще может, что молода и привлекательна. Мучила себя и меня. Я пару раз уходил и все начинал заново. Почти приходил в себя, даже женился. И тут она появлялась снова. И я снова этому не мог противостоять. А теперь… Теперь она здорово сдала. Ну ты же видишь. Поддает и отвратительно выглядит. Ребенка не родила – не захотела. Жизнь была веселой и бурной. Брак с иностранцем. Достаток, по нашим меркам – богатство. Поездки, увеселения. Ну и театр, разумеется. Теперь вот жалеет – понимает, что осталась одна. У немца ее своя жизнь – у него дети и внуки от первой жены. Дом под Бонном. Она туда ехать не хочет – там скучно. А здесь – одна. Есть только я. Кто я ей? Любовник, брат, сын? Я не знаю. Только у нее никого больше нет. И я ее не оставлю. Ты понимаешь?

– А жена? – спросила Милочка. – В смысле – твоя жена?

– Да все привыкли! – Смирновитский вяло махнул рукой. – Жена привыкла, я привык. И она привыкла ко мне – без меня совсем пропадет. Такие дела, Милка… Ну ты не грусти, ты же такая красавица! Вот повезло-то Алешке!

Милочка усмехнулась:

– Может, ты и прав – повезло. Мы расстались с ним, Боря. Почти год, как расстались. – И Милочка, затянувшись сигаретой, отвернулась и посмотрела вдаль.

Мелькнула мысль: она, Милочка, так же одинока, как эта несчастная пьянчужка, Борькина любовь. Только у той есть деньги, положение, и есть Борька…

Вдруг встрепенулась:

– Слушай, Борь! А это кто? – И кивнула в сторону франта с глазами-маслинами. – Вон тот, в белой рубашке? Грузинский князь или торговец гвоздиками с Центрального рынка? А может, подпольный армянский король, торгующий обувью? Или директор ресторана в городе Сочи? Глаз с меня не спускает. Достал.

Смирновитский посмотрел на черноглазого и усмехнулся:

– Нет, Милка. Тут не гвоздики и не башмаки. И точно не рынок! Это Парвиз Потруди, личность известная. Дипломат. И очень богатый араб, почти шейх! Понравился, а?

Милочка неопределенно пожала плечом.

– А ты приглядись! Парень он богатый и щедрый. К тому же холостой. Девок, правда, любит, да. А кто ж не любит? – И Смирновитский рассмеялся. – Нет, я серьезно. Смотри, как пялится на тебя, глаз не сводит! Ты же… одна сейчас? В смысле – без Леши?

Милочка кивнула:

– Одна.

– Ну и я о том же! Хороший мужик, не пожалеешь. Не женится – так обеспечит. Попасть к Парвизу в любовницы каждая была бы не против! А здесь – тепленький просто! Возьмешь голыми, без рукавиц. Да и вообще – восточный принц, они все не жадные. Говорят, что там, дома, чуть ли не прииски нефтяные. Кто знает – может, и правда? А денег навалом. Не на зарплату живет – это видно. На брак не рассчитывай, а вот на все остальное… Женятся они только на своих, ты ж понимаешь.

На своих… Она, Милочка, нигде не была «своей» – ни в поселке при камволке, ни в Серегиной компании. Ни в Доме моделей. Ни в квартире Алексея Божко. Ни даже здесь, на роскошной даче. И для богатого Парвиза она не своя.

Милочка растерялась, но призадумалась: «Надо подумать о будущем, хотя так неохота!»

На следующий день уезжали вместе – она и Парвиз Патруди.

Желающих прыгнуть в его «Мерседес» и долететь до Москвы было много. Но хозяин перламутрового красавца страждущих тут же отсек и открыл переднюю дверцу перед Милочкой. Чуть поклонился – еле заметно – и подал руку.

Роман их развивался неспешно – Парвиз Патруди ни на чем не настаивал. Звонил через день, был ненавязчив и крайне предупредителен. Присылал водителя с корзинами белых роз и продуктовыми пакетами из заветной валютной «Березки». Милочка растерянно перебирала красивые баночки, расставляла розы по банкам – вазы у нее не было – и… Мечтала. О чем? О любви. В двадцать пять еще можно мечтать о любви.

Парвиз оказался хорошим любовником и нежным, внимательным партнером. Ей было с ним хорошо. Он был заботливым и хозяйственным, увидев ее квартирку, брезгливо скривился – такая королева и в таком кошмаре? Предложил снять жилье приличнее – Милочка отказалась.

Не торопилась – едем медленно и осторожно. Тише едешь, как известно… Без ненужных и суетных остановок – так ближе к цели.

Рассказала все Алексею. Тот задумался.

– Нет, дорогая. Так все неплохо, да. Но тебе надо замуж. А эта связь – потеря времени, только и всего. Ты же знаешь, на тебе он не женится. Решать тебе, но я бы подумал.

«Он бы подумал! – разозлилась Милочка. – Вот бы и подумал на досуге, а то все горазды советовать».

К матери Милочка ездила редко – по-прежнему завозила продукты, подкидывала деньжат. Видела, как та постарела и одряхлела.

Жизнь ее крутилась вокруг телевизора – подарка дочери. Она его выключала только на ночь, смотрела все подряд, без перерыва. И еще была в курсе всех кухонных сплетен. В бараке ничего не менялось – только умирали старики, и в их комнаты заселяли жильцов помоложе. И по-прежнему на плите пыхтели баки с постельным бельем, кастрюли с кислыми щами и огромные сковороды с жареной картошкой. По-прежнему до ветру бегали во двор, тускло горела лампочка в темном коридоре, соседки вяло перебрехивались и поносили пьющих мужей.