Но Таю не беспокоит боль. Большое золотое солнце снова засияло. А если зайти к бабушке за перегородку, то наверняка можно увидеть, как улыбаются мадонны.

Назавтра за окном светило солнце. Тая не стала долго канителиться с какао и бутербродами: проглотила одним махом и побежала на улицу.

Анька сидела на скамейке, как вчера. Увидев Таю, она радостно затараторила:

– Ты вчера ушла, а я твоего дома не знаю! Вот! – и она протянула Тае маленький газетный кулёк, влажный от долгого пребывания в ладони.

Тая кивнула, но кулёк не взяла.

– Спрячь, – сказала она, глядя не в непонимающие Анькины глаза, а в конец улицы, где показались три фигуры. К лавочке приближались мальчишки.

В доме сзади хлопнула дверь, к липам подошли Алёнка с Мариной.

– Ты чего тут? – спросили у Таи, косясь на Аньку, ещё незнакомую.

Но Тая даже не повернулась. Она смотрела на три фигуры, приближавшиеся, поскальзываясь, по глинистой дороге. Девочки почувствовали что-то необычное, притихли и тоже стали вглядываться в мальчишек. Но в них не было ничего нового: Юрик, Максим и Костя хлюпали теми же великоватыми сапогами…

Едва они поравнялись с лавкой, Тая встала, одёрнула на себе ветровку и, взявшись рукой за мокрый ствол липы, сказала громко:

– Позавчера у нас из сада украли подсолнух. Выкопали и утащили. Я знаю, что это сделали вы, – она коротко ткнула ладонью в сторону мальчиков.

Девочки за её спиной ойкнули, а Юрик открыл рот, отчего смуглое его лицо вытянулось и он стал похож на суслика. Анька дрожала, как в лихорадке, и смотрела на очень прямо стоявшую Таю во все глаза. Она держала наготове пакетик.

Но тут Тая, ухватившись второй рукой за дерево, как будто оно не давало ей упасть, выкрикнула с вызовом, поднявшись на цыпочки:

– Да! Я знаю, что это вы! Но я… Я-ВАС-ПРОЩАЮ!

Она подождала немного, переводя дух, повторила тише:

– Прощаю, понятно вам?

Краска отлила от Таиного лица. И, как будто после этих слов у неё кончились силы, она отпустила липу и, повернувшись, пошла к дому.

– Тайка! – крикнула вслед ей Анька, привстав с лавки.

Тая обернулась и, сложив руки рупором, прокричала:

– А таблетки верни на место, слышишь? – и вбежала в свою калитку.

Солнце укладывает кружевные пятна на тетрадь. Тая грызёт кончик ручки, раздумывает над страницей. В комнату входит бабушка, несёт в руках кипу пожелтевших газет.

– Учти, я эту твою макулатуру в печке спалю. И где только такой грязи набрала? – ворчит она и начинает укладывать в холодную печкину пасть полешки, чередуя их с «Ленинским знаменем». А на самый верх попадает яркая грязная книжка без обложки. Бабушка вырывает из неё страницу и поджигает. От этого фитиля загорятся все дрова.

Тая улыбается: пускай горит безобразный крокодил. Туда ему и дорога!

– Баб… – Тая раздумывает, как аккуратнее спросить, смотрит на весело пляшущий в печи огонь и вдруг догадывается: – А в нашей деревне дома горели?

Бабушка, поднимаясь от печки, мелко крестится:

– Упаси Господи! В войну немцы кидали зажигалки, и ни одного дома не сгорело: все успели залить. А вот по злобе в мирное уже время спалил один брат своего брата, это да… – она задумывается, потом берёт кочергу, подпирает ею дверцу печки. – Тётю Зою знаешь? Возле Чекмарёва пруда забор с карандашами?

– Ага…

– Так вот, была у них большая семья, а жили в маленьком домишке… Тётя Зоя, старшая дочка, вышла замуж, рядом дом поставили. Другие дети в город уехали, родители умерли. Остались в доме два брата. Один женился, дети у них пошли. Второму показалось тесно: вроде как братнина семья слишком много места занимает… Он и подпалил дом.

Тая испуганно сжала кулаки и подалась вперёд, чтобы лучше слышать.

– Да… – задумчиво сказала бабушка, поправляя платок – белый, лёгкий. – Вот что с человеком злоба делает… И человеком-то его не назовёшь!

– Ой, а как же дети?.. – задохнулась Тая. – Неужели сгорели?

– Ну а что дети? – встрепенулась бабушка. – Соседи прибежали, дом залили, людей вытащили. Тётя Зоя на том пожаре глаза лишилась – племяшку из огня вытаскивала, ей искра горячая и попала. Брат, которого жгли, уехал в город, оставил дом младшему: «Раз, – говорит, – дом тебе нужней, чем брат, так и бери». А младший в разорённой избе потолкался с полгода, и жить не стал, и другим не дал. Ушёл, да так и сгинул неизвестно где… Да… Такая история.

– Он сгорел! – в ужасе шепчет Тая, широко раскрыв глаза.

– Кто? – бабушка удивлённо смотрит на неё.

– Младший брат! – всё так же зловещим шёпотом говорит Тая. – Его сожгло зло!

Бабушка озадаченно глядит на внучку, а потом, не найдя слов, машет рукой: ну и воображение у девчонки! Пошевеливает обгорелые дрова кочергой, спрашивает:

– А ты что это на улицу не идёшь? Солнце светит, а ты дома сидишь.

– У меня дело важное, – говорит Тая серьёзно. – Как закончу – выйду.

И она старательно выводит на листе:

«Миша, привет! Как дела? Как море? Мы нашли в зарослях старый дом. Я приду к тебе на день рождения. Мне надо рассказать тебе много всего. Про пожары. Про царей. Я приеду в Москву на следующей неделе. Пока».

Вырвав лист из тетради, Тая аккуратно складывает его, берёт дедушкину линейку и по ней вычерчивает цифры индекса. Это только её письмо, сегодня она сама и заклеит, и опустит его в почтовый ящик у Алёнкиного дома. Интересно, сколько письмо будет идти до Москвы? Успеет Мишка получить его до Таиного приезда? До конца каникул – всего неделя. Скоро приедут мама с папой. Но Тая многое успела сделать. Вырастила клубнику и горох на своих грядках, выучила таблицу умножения, подружилась с Анькой, нашла старый дом… Пора и возвращаться.

Тая берёт заклеенный конверт и выходит на улицу.

Снова дождь, серый день, серый сад. А в сенях, под тусклой лампой в облачке комарья, – лавка, и на ней, тщательно закутанные в одеяла, Роза и Инга, Анькина и Таина куклы. Третий день им устраивается здесь спальня, шьются наряды и готовятся самые свежие обеды – из воды, песка и травы. Третий день совершенно незачем ходить на улицу, ведь так хорошо играть вдвоём! Спасибо дождю.

Из дедушкиной мастерской звучит радио, сладко пахнет стружкой. Девочки сидят на качелях, держатся за истёртые верёвки и едва раскачиваются – медленно, плавно.

– Вы знаете, моя дочка Инга вчера научилась писать, – важно сообщает Тая, слегка отталкиваясь от пола ногами в старых ботах.

Анька хлопает желтовато-прозрачными глазами и старательно обдумывает ответ. Даже щёки у неё розовеют, так она мучается. Наконец, пыхтя, и она хвастает: