Возможно, она уже рвет на себе волосы на голове, думая о том, что ее сын почил в кромешной Тьме, в которой был утоплен Утворт.

«Может стоит вернуться? Это как раз по пути в Дутр.»

Нет. Уже слишком поздно. Они скакали невесть сколько часов по густым лесам, болотистым и дурно пахнущим низинам, холмистым незасеянным полям. Найти дорогу обратно смог бы только лишь Фонарщик, приложив свои божественные усилия. А что говорить о двух юнцах, которые никогда не покидали пределы Утворта и их постоянным местом обитания было Пятихолмие, так легко различимое с самых больших расстояний. А это леса, дремучие, в некоторых местах непролазные и совсем не поддающиеся человеческому чутью. Светило лениво поднималось из-за горизонта и Флавиан понял, что они все это время скакали на юг.

Они были столь обессилены, что даже не привязали своих лошадей к деревьям. Впрочем, лошади, поддавшиеся столь долгой скачке, никуда бы не делись сами. Они жадно обгладывали траву у корней многолетних вязов, тщательно пережевывая каждую травинку. Снежок, практически все это время неотступно следовал по пятам, лишь изредка терявшись среди рослых камышей. По полю же он и вовсе бежал, подобно Небесному псу Цериону и выглядел из всей компании наименее уставшим.

— Эй, — едва слышно произнес Флавиан, обратившись к своему другу.

Аргий сидел у вяза, между двух гигантских корней, прижавшись спиной к стволу дерева, пытаясь отдышаться и стереть со своего опухшего и красного лица пот.

— Что? — Аргий замер и даже перестал дышать.

Флавиан тоже затаил дыхание. Напрягая слух, он стал прислушиваться к окружающему миру. Среди дуновений тихого и вальяжного бредущего сквозь лесные заросли ветра, и утреннего пения соловья, дающего свое театральное представление в унисон с заливающимися жаворонками было слышно нечто еще. Этот звук моментально напомнил Флавиану, который в порыве первобытного страха забыл об остальных чувствах, о том, что его горло пересохло. Оно было столь сухо, что начало першить.

— Речка, — ответил Флавиан и медля поднялся на ноги, пытаясь определить, с какой стороны доносятся речной поток.

Аргий подорвался с насиженного места так, словно змея ужалила его в его в пах.

— Пить хочу, — каждое слово усталому толстяку давалось через силу.

— Снежок, за мной, — Флавиан не стал терять время зря и пошел на звук плескающейся воды в бурной реке.

Собака, высунув язык набекрень засеменила вслед за своим хозяином. Если непривычная обстановка хоть как-то и повлияла на собаку, то она никак не подавала виду. Это было единственное существо, которому ночная пробежка была только в радость. Старый лохматый кобель любил гонять овец и казалось, часто, он специально убегал с Пятихолмия лишь для того, чтобы отара, завидев, что осталась без охраны, разбрелась по всем пяти холмам. Нещадным ураганом возвращался Снежок, начиная загонять блеющих животных по своим местам.

«Кажется, он нашел себе занятие по душе», — как-то раз пошутил Флавиан.

Аргий плелся позади Флавиана и пытался не отстать от друга. Рослые кустарники стегали путников по ногам своей влажной от росы листвой, Флавиан столь сильно хотел пить, что собирал своими пальцами росу с крупных листьев и клал пальцы в рот.

— Это там! — указал куда-то пальцем Флавиан радуясь, что с каждым шагом звук бегущей речной воды становился все громче и громче.

Буквально через десять минут и несколько оврагов, они вышли к небольшой лесной речушке, к тому самому месту, где речушка превращалась в широкую полноводную реку, а затем вновь сужалась до ручейка, которого можно было перепрыгнуть в два счета.

Флавиан пал на колени и загреб своими ладонями свежую и холодную речную воду, начал жадно глотать жидкость. Жажда была столь сильной, что ладони не смогли бы в полной мере утолить ее, и юный пастух наклонился вперед, чтобы выпить еще воды. Там, он увидел свое собственное отражение и вспомнил, что в его седельной сумке по-прежнему лежит послание от его дядюшки Клепия.

Его руки тряслись, то ли от жажды, то ли от избавления жажды. То ли от страха, то ли усталости. Мозоли кипели после долгой скачки и опустив обе ладони в холодную бурлящую воду ручья, Флавиан вздохнул от облегчения. Аргия по-прежнему нигде не было, обернувшись, Флавиан увидел только протоптанную собственными сандалиями тропу через просеку леса. Набрав в намозоленные ладони еще чуток воды, он отпил свои ссохшимися губами. Повторил еще несколько раз. Жажда не хотела отступать, но Флавиан понимал, что это всего лишь иллюзия и не стоит набивать жидкостью свой желудок до отказа.

Вытерев мокрые руки о свою рубаху, он достал из карманов сложенный папирус и начал его раскрывать. Папирус был весь мокрым от пота, ведь он лежал в карманах штанов, а Флавиан изрядно вспотел за эту ночь, несмотря на едва отступающий со своих позиции зимний холод.

Раскрыв над водой свое послание, Флавиан готов был закричать от злости. Чернил потекли и теперь зашифрованное дядей послание представляло из себя кляксы невнятной формы.

— Вот Бездна! — выкрикнул Флавиан и ударил кулаком по собственному отражению.

Однако, не успев опомниться от горечи собственной глупости, он увидел в отражении лицо нахмуренного мужчины. Флавиану не хватило реакции увернуться от удара и лишь всхлипнув напоследок, он упал навзничь и ударившись головой о речную гладь потерял сознание.

Глава 5

После Великой Войны его Святейщество, глава Церкви Двенадцати богов создал орден, который специализировался на выявлении тайных культов. Инквизиторы стали теми, кого в народе прозовут «Божий хлыст» или «бичевателями». Во славу Пантеона, они путешествовали пешком по всей Империи, начиная от пустынь Морского Востока и заканчивая льдами Съердии, выявляя тех, кто поклоняется Скованному и его приспешникам. Но, чтобы попасть в орден Инквизиторов, необходимо было лишиться самого ценного, что у тебя есть.

(с) Путеводитель по Делиону.

«Холодно»

Это была первая мысль после тяжелого пробуждения Флавиана. С трудом приоткрыв свои глаза, он обнаружил, что ничего не видит. Повсюду была кромешная Тьма и только одна небольшая точка пропускала свет внутрь камеры. Открыть глаза юному пастуху было так же трудно, как оседлать необъезженную лошадь или испечь пирог, который у него никогда не получался. Комки болезненных выделений на его веках не позволяли открыть глаза, и что-нибудь разглядеть.

«Больно»

Это была вторая мысль, рожденная в его неокрепшем разуме. Зуб не попадал на зуб от жуткого холода и сырости, пахло ветхостью, плесенью и гнилью. Боль была ломающей и из его рта непроизвольна вырывались всхлипы и тихие