WITH A LITTLE HELP FROM MY FRIENDS — VI

Шуре стало даже как-то обидно — столько качественного бухла, такая классная компания, такая классная Тамарка — и всё зря. Даже ни на одну свою гинекологически-битломанскую молекулу не чувствовал он в себе острых и лёгких алкогольных флюидов! Тяжких и брутальных, впрочем, тоже не чувствовал. Оно, конечно, не на тяжким трудом заработанные всё это покупалось, хотя Шура знал, что деньги эти — его, его кровные. Причём, почему-то это слово «кровные» звучало в его сознании, хотя он, как всякий человек, не чуждый хирургии, слово это не любил и старался без нужды его не пользовать, но вот, поди ж ты, — видно нельзя было без него обойтись в данном контексте!.

— И что, ты вот так прямо и убеждён в том, что пополнил список добрых дел? — серея от злости, обратился наш герой к Полу. — Прямо мать Тереза и профессор Зеленчук в одном флаконе! Алан Чумак, блин!

— Шура, Шура, ты что? — забеспокоился Миха. Видно, на какой-то короткий момент Музыкант в нём опять победил. — Он же не со зла, он же для дела…

— Для какого дела?! Я его об этом просил? Я в рок-звёзды рвался? Для дела, блин! Дело меня в третьем роддоме ждёт! Я отдохнуть сюда пришёл, расслабиться после дежурства, а он пришёл тут, командует! Водку вон всю из организма испарил! А я после работы ослаблен! Меня на кисленькое тянет!

— Похоже, всё-таки пора закрепителя дёрнуть! — рассерженно пробурчала стенка за спиной Шуры голосом старшей медсестры (ну, той самой, вы должны помнить).

— Да иди ты со своим закрепителем! — не выдержал Шура и, обернувшись к стене, выпустил из поля зрения Пола. Чем тот и поспешил воспользоваться — подскочил к Шуре предательски со шприцем в руках и, гнусно подмигивая Тамарке, вонзил иглу в невинную ягодицу милого доктора.

«Ну, что ж, прощай, Розовый Фламинго!» — успел подумать Шурочка и провалился.

— Хорошо! — сказал Ярик и аккуратно сделал большой глоток кофе. Он всегда пил кофе большими глотками и аккуратно. Смотрелось очень аппетитно.

— Хорошо, когда хорошо! — подтвердил я, отпивая из своей чашки.

Это, действительно, было просто замечательно — промозглым, дождливым осенним днём сидеть в светлой тёплой комнате и пить кофе. Ярик нежно откусывал от ещё тёплого слоеного язычка, — мы купили их по дороге. Я покуривал трубку. Было уютно и спокойно.

— Вы всё-таки её закончили… — помолчав, сказал Яр.

— Да, Ярик, — победно улыбнулся я. — Как сложится дальше, не знаю, но повод для гордости уже есть. Я её закончил.

— Я бы, наверное, даже не решился начать, — ответно улыбнулся он.

— Ну, тебе и не нужно писать книгу, — сказал я, чиркая зажигалкой. — Ты, слава Богу, пишешь другие вещи, и, надо сказать, достаточно успешно. Здесь у каждого своя стезя.

— Да нет. Я хотел сказать, это же сложно — держать в голове замысел чего-то большого, массивного.

В пустыне было жарко. Понимаем, это неоригинально, зато ни слова вымысла. Так оно и было. Жарко. Тяжёлое от жара и красное от стыда небо (Ну каково ему под потенциальными взглядами возможных туристов!) над спрессованным зноем песком, покрытым глубокими трещинами. Кисельно-густой воздух, пропитанный пылью, как бабушкин чай — сахаром. Туристов, кстати, не наблюдалось. Вообще никого не было.

Был Шура. Один. Причём, стоило ему обеспокоиться сохранностью дивного бёртоновского костюма, как сразу же обнаружилось, что костюма-то и нет! То есть, находился Шура в пустыне в первозданном виде. Но сейчас его это нисколько не стесняло, даже наоборот. Чувствовал он себя легко и свободно, и было ему не жарко, а как-то по-уютному тепло и радостно, как с мамой. Только некое чувство пустоты слегка, исподволь, подспудно, тревожило его и сообщало неуверенность и желание двигаться куда-нибудь. Если бы не это, соляным столпом замер бы Шурочка на месте, и в этом, только в этом несказанном покое заключалась бы отныне его жизнь.

Но — жизнь, она ведь всегда далека от идеала! «Жизнь — жизнь!» — говаривал, бывало, Шуре сосед по подъезду Пётр Иваныч, прапорщик спецназа в отставке, ушедший на покой по причине двух контузий, полученных в горячих точках, и приобретший вследствие этого неистребимый философский взгляд и некоторые способности к исцелению методом наложения рук. Способности эти, как ни странно, усиливались пропорционально количеству принятого на грудь портвейна «Анапа», непревзойденного по своей убойной силе шедевра советского винпрома.

Но нет сейчас рядом с Шурой даже Петра Иваныча с торчащими из карманов заношенного камуфляжа плоскогубцами и флягой «Анапы». Нет никого, нет ничего, лишь спрессованный, растрескавшийся песок под палящим солнцем. Нет даже тени от ломкой, худой фигуры женского врача. И Розового Фламинго тоже нет… И нужно идти куда-то вперёд, гнаться за Уходящим… Стоп, за каким Уходящим? Зачем гнаться? Не знал этого Шура, не знал.

Но всё же пошёл. Идти было неожиданно легко. Не обжигал гортань раскалённый воздух, не тяжелели от усталости ноги, не сбивалось дыхание, не щекотал пот. Идти было даже приятно. «Времени нет» — вспомнил Шура свою фразу в разговоре с Ленноном. Вспомнил и его слова о том, что он, Шура, сам не понял, что сказал. «Конечно, не понял! А ведь всё так просто! Времени — нет!» — подумал Шурочка и сразу увидел Дверь.

Грубая дощатая Дверь стояла посреди пустыни, опираясь на три деревянных ступени. Дверь была открыта настежь, а за ней, под бирюзовым небом, ласково плескались волны океана. «Туда! Туда!» — всей душой возжелал Шура и устремился к двери. Он шёл и шёл, но Дверь не приближалась. Шура не мог сказать, сколько времени он провёл в своём бесплодном стремлении к Двери, ведь времени не было. И тут раздался Голос:

— Ещё не время!

Голос горным громом пророкотал где-то высоко и стих. Наступила тишина. Шура ещё раз взглянул на такой желанный океан и, закрыв глаза, громко, по-детски, заплакал навзрыд…

Пол сидел на стуле прямо напротив Шуры и, с подчеркнутым дружелюбием, но очень пристально глядя ему в глаза, убедительным тоном говорил:

— Конечно, ты прав, я не мать Тереза, не Алан Чумак, и уж тем более, не профессор Зеленчук. И не в моих интересах закабалить вас всех. Я понимаю, что рабский труд не производителен. Но, пойми, я не могу сидеть и ждать, пока вы пропьёте все деньги в моём кейсе.

— В моём кейсе! — уточнил Шура.

— В моём, Шурочка, в моём! Ты же знаешь.

— Да, ты прав. — согласился Шура. Закрепитель ещё продолжал на него действовать.

— Ну вот! Не хватало нам сейчас начать собачиться друг с другом. Согласись, что ссоры — это ещё менее увлекательно, чем водка и репетиции. А ты не только сам нервничаешь, но и друзей своих провоцируешь.

Он дружески потрепал Шуру по плечу и встал со стула.