в одних странах соблюдают приличия, а в других – плюют.

– На что?

– На кого. На всех и на все.

– Посмотри, в двадцатом веке в нашу страну пришли огромные богатства.

– Когда?

– В 1917-м и в1945-м. И где все?

– Говорят, что стройки первых пятилеток за царское добро.

– А еще говорят, что в нашей стране 30 лет использовался дармовой труд пленников ГУЛАГа.

– А где все то, что вывезли из Германии?

– В музеях.

– В наших музеях физически не могло бы поместиться все, что привезли из Германии. Ее опустошили. Не американцы, не французы, не англичане, а мы. Где, у кого искать?

– А зачем? Вернуть немцам? Отдать нашему государству? В какие хранилища? Боюсь, что там разворуют повторно.

– Но братья по коалиции так разрушили немецкие города, что страшно было смотреть даже в 50-е годы.

– Разрушили и разворовали – это разные понятия.

– Ни в Германии, ни в СССР не было тогда ни верховенства права, ни демократии.

– У них не было, а у нас до сих пор нет.

– Сегодня богатые уголовники, скупают картины, фарфор, мебель, фотографии, книги, становятся владельцами чужой памяти, чужой гордости, чужих восхищений и забот. Но не приобретают при этом ни вкуса, ни чести и достоинства, ни чувства уважения к себе и другим. И еще, имея все это, не могут приобрести для души такую малость, как совесть.

26

Поезд Будапешт-Вена отправился от южного вокзала в шесть утра. Благо гостиница находилась рядом, в трех минутах ходьбы. Поэтому все успели вовремя. В вагоне старалась вместе с другими доспать. Но моя подруга, поглядывая время от времени в окна, обращалась ко мне. В общем, в конце концов, стало не до сна. Мы переговаривались шепотом, но в вагоне было так тихо, что нам приходилось еще больше снижать звук. Так продолжалось не более часа. Поезд от Будапешта до Вены идет всего 2часа 20 минут. Мы поехали на один день: посмотреть, пожалуй, самый аристократичный и красивый город мира.

В какой-то момент я услышала, что сзади нас говорят по-русски. За границей – это такое счастье, особенно, если имеешь очень плохой английский.

Женщина сказала как-то поучительно. Скорее всего, ответила на вопрос.

– Тяжелей всего деньги зарабатываются физическим трудом, легче умственным, а самые большие иллюзиями.

И замолчала. Потом послышалась какая-то возня. Мимо нас прошел, хромая, мужчина лет 30, почти мальчик. Скорее всего, в туалет – больше некуда. Женщина сзади тихо расспрашивала другую о его здоровье и работе. Вторая ответила, что все в порядке, а потом спросила:

– Ты знаешь, что папа умер?

– Да. Мне кто-то говорил, что вы его тело еле-еле нашли.

– А что еще тебе говорили?

– Что его подобрали на улице.

– Нет.

– А где?

– Ты помнишь Анастаса Пантелеевича?

– Это тот, из-за которого была катастрофа?

– Да.

– Нет. Я просто о нем слышала.

– Значит, ты слышала, что он нам всю жизнь помогал.

– Чем?

– Всем: больницей, квартирой, машиной.

– Из благодарности, что не подали в суд, подарил машину? – съязвила женщина.

Мой слух напрягся до предела. Я услышала знакомое имя. Еще поняла, что именно сейчас смогу понять, что произошло около дверей Тасика. Говорят, что город – это большая деревня: все равно кто-то кого-то через кого-то знает. Похоже, что Европа тоже большая деревня. Представить невозможно, в такой дали, за границей, я слышу знакомое имя.

– Ты не права. Автокатастрофа может случиться когда угодно и с кем угодно.

– Но ты же говорила, что он был пьян?

– Давай не будем об этом.

Они опять замолчали. Но одной из них явно хотелось узнать, как же нашли тело старика, и что с ним случилось.

– А кто его нашел?

– Не знаю. Кто-то позвонил в милицию и сказал, что мертвый человек сидит у двери.

– Сидит?

– Он умер сидя.

– И не упал?

– Я там не была. Мне так рассказали.

– А как мужчина нашел его у двери?

– Думаю, что он один из жильцов дома. Скорее всего, утром шел на работу и увидел.

– И позвонил в милицию?

– Да. По мобильному. Я его понимаю.

– Он не представился в милиции?

– Нет. Понятно. Его же потом и обвинят.

– Нервы попортят.

Вернулся мужчина, видимо, сын одной из женщин, тот, которому помог Анастас.

– О чем беседуем? – спросил он игриво.

– Да вот рассказываю, как нашли дедушку.

– В самом деле, как его нашли?

– В кармане было пенсионное удостоверение.

– Понятно.

– Мам, мне говорили, что тот мужик, который нам все время помогал, умер.

– Да. У его двери и нашли деда.

– А чего он там оказался?

– Пошел в гости, а дверь закрыта. Ему стало плохо. Присел. Никого в подъезде не было.

– В котором часу дед пошел?

– Поздно: часов в девять.

– Этот мужик недалеко от нас живет? Жил, – поправился парень.

– Да. Минут пять ходьбы. Дедушка у него иногда до двух часов ночи засиживался.

– Они что, дружили?

– Очень.

– После такой трагедии? – изумилась вторая женщина.

– Да.

– Так почему дед умер?

– Инсульт: никого не оказалось рядом.

– До утра?

– До утра.

– Какой ужас! – воскликнула вторая женщина, – А где был хозяин, ваш знакомый?

– Мы потом узнали, что его в этот день хоронили.

– Вот это совпадение!

Я тоже подумала: вот это совпадение. Ведь с тех пор я никого не видела: ни Клаву, ни Толика, ни Людмилу Владимировну. Интересно, что узнали они? А главное, хотелось ли им что-нибудь узнать. Или их больше интересовал покой, чтобы не беспокоили.

После только что услышанного появилось первое желание: рассказать. Кому? Людмиле Владимировне, Толе, Клаве? Нет. Даже если встречу, ничего не скажу. В Клаве намертво засел холод отчуждения. А может, это только манера себя вести? Может. Но самое главное, не знаю, нужна ли эта правда? Интересна ли она кому-нибудь из них?

26

Я была несколько лет тому назад полдня в Вене. Успела “галопом по Европам” вместе с экскурсоводом часа за три пробежать центр города. Так что, общее впечатление у меня было. По крайней мере, понимала по карте в какую сторону идти. С вокзала на метро мы приехали на площадь перед собором св. Стефана. Туристов – “море”. В соборе – не меньше. Огромный католический красавец, даже не представляю, какой он высоты. Внутри немного сумрачно. В это время шла служба. Играла очень приятная музыка. Я, неверующая, поставила свечку. Ах, как мне нравятся стремящиеся вверх своды католических церквей. Как там легко дышится. И, конечно же, возникает вопрос, почему христиане так категоричны друг к другу? Я говорю о католиках и православных. Что в божьих пророчествах они не