Он ясно помнит, как в первый раз пошел на завод. Дождливое, холодное апрельское утро; тяжелые тучи над крышами, пронизывающий сырой ветер. Было еще совсем темно, когда он вышел из дому. До сих пор в ушах у него звучат слова, сказанные матерью в то утро. «Да, сынок, — сказала она, — вот и начинается новая, серьезная жизнь». И она поглядела на него так, словно ему предстояло немедленно ринуться навстречу какой-то ужасной беде. Пока он с немой покорностью умывался холодной водой, стараясь стряхнуть с себя сон, мать не отводила от него печального, сострадательного взора. И вдруг она прижала его к себе, стала гладить его худенькое детское лицо и, заливаясь слезами, утешать его: «Не горюй, сынок, не нам одним приходится круто!» Она горевала больше него.

Проявления нежности не были в обычае у Брентенов; он быстро вырвался из этих порывистых, горячих объятий и, помнится, довольно резко сказал матери: «Да что с тобой? Оставь меня!» Но как он ни упирался, она взяла в обе руки его голову и мокрым от слез лицом прижалась к его волосам. И тут ему вдруг стало страшно, он даже как-то обессилел. В нем поднялось небывалое волнение и безумный страх перед неизведанным, перед тем, что ждало его. Слезы брызнули у него из глаз.

— О, какое ужасное, проклятое время! — причитала мать, сваливая на войну все невзгоды. Наконец она взяла себя в руки, улыбнулась и, все еще всхлипывая, сказала: — Вот мы с тобой и выплакались всласть. А теперь — живо, иначе ты в первый же день опоздаешь! — И без всякого перехода она бодро засуетилась, завязала в узелок его завтрак и рабочий костюм, наполнила горячим кофе жестяную флягу, то и другое сунула ему под мышку и подтолкнула к дверям. Когда он сбегал с лестницы, она крикнула ему вслед:

— Торопись, сынок! А вечером, когда вернешься, получишь свое любимое блюдо. Ну, беги!

Такой неистовый, сырой апрельский ветер ударил ему в лицо, что он — Вальтер помнит это, как сейчас, — попятился и бросился в какой-то подъезд. Ему захотелось, не долго думая, вернуться домой. Но колебание длилось несколько секунд. Подавленный, он все же побежал навстречу едва забрезжившему неприветливому дню…

Больше года прошло с тех пор. Давно уж не вспоминался ему тот день. И вот сегодня, после встречи с отцом, которого как раз в ту пору мобилизовали, день этот возник перед Вальтером до осязаемости ясно, словно все было вчера. Так началась новая, суровая жизнь.

От Глясхюттенштрассе к Даммторскому вокзалу вела мрачная глухая улица, по левую сторону ее расположено старое заброшенное кладбище, а по правую — тюрьма; называлась эта улица Тотеналлее — «Аллея мертвых». При одной мысли о том, что придется изо дня в день проходить здесь, Вальтеру становилось не по себе.

В то утро у ворот тюрьмы, через которые в течение дня не раз въезжала и выезжала тюремная карета, «Черный ворон», стояла кучка людей. В этом не было бы ничего особенного, если бы люди не стояли так неподвижно. Никто даже головы ни разу не повернул. Это было страшно, люди стояли, как призраки, они словно окаменели…

Первый рабочий день оказался интереснее, чем Вальтер предполагал. Он впервые в жизни увидел токарные станки; с изумлением следил он за тем, как свободно и легко, точно в мягкое дерево, вгрызаются твердые резцы во вращающийся металл. Шипя, падали горячие спирали металлической стружки. Как ряды хорошо отполированных игрушек, сверкали и блестели готовые детали. Если бы только не адский грохот и тошнотворный запах нефти, если бы не грязь и пыль! Штаны и куртки на рабочих были вымазаны нефтью. От жирной пыли у Вальтера сразу же слиплись волосы, казалось, она забила все поры его тела.

В этот первый день мастер водил их — четырнадцать учеников — из цеха в цех и знакомил с заводским оборудованием. А потом Вальтер, в чудесном настроении, во весь дух помчался домой. На обед были картофельные лепешки с сушеными фруктами, мать даже умудрилась испечь из серой муки военного времени маленький пирог со сливовым повидлом. Он уплетал за обе щеки и с необычной словоохотливостью рассказывал, рассказывал; он перечислял матери предметы домашней утвари, которые в будущем сам сумеет изготовлять. И мама Фрида, радуясь, что сын так весел, то и дело с преувеличенным изумлением всплескивала руками и восклицала:

— Да что ты говоришь! Быть этого не может! — А потом, намекая на его аппетит, Посмеивалась: — О боже, боже! Чем это только кончится! Этак ты и меня проглотишь и даже косточек не оставишь!

Аппетит Вальтера и в самом деле казался неутолимым. Мать спросила, не опоздал ли он утром на завод.

— Нет, не опоздал. Кстати, возле тюрьмы стояла толпа народу. Что там случилось?

— Да? Так ты видел?.. А знаешь, что это было? Казнили человека. — И Фрида взяла со стола номер «Генераль-Анцайгера»: эту газету она выписывала с тех пор, как мужа мобилизовали. — Вот, прочти!

— Казнили?.. — Вальтер схватил газету и быстро пробежал глазами заметку «Убийца Науман казнен»:

«Сегодня утром, в семь часов, строительный рабочий Альфред Науман, приговоренный к смертной казни судом присяжных, казнен через отсечение головы. Науман неоднократно пытался уклониться от воинской повинности, был несколько раз приговорен к различным срокам тюремного заключения и в последний раз, при попытке к бегству, убил дежурного офицера и ранил одного солдата. На суде подсудимый пытался оправдаться тем, что действовал по велению совести, как убежденный противник войны. Ему разрешили подать на имя верховного главнокомандующего прошение о помиловании. Этим разрешением он не воспользовался. От последнего духовного напутствия также отказался. Со спокойной решимостью взошел он на эшафот. В качестве последнего желания он выговорил себе разрешение час перед казнью провести вне стен тюрьмы».

…Последний час… Вне стен тюрьмы…

Вальтер вновь увидел перед собой картину, которая в предутренних сумерках едва запечатлелась в его сознании. В некотором отдалении от толпы людей, у тюремных ворот, стоял человек… И когда Вальтер проходил по противоположной стороне улицы, человек поднял руку, словно для приветствия…

У Вальтера перехватило дыхание, он отложил газету, взглянул на мать и пробормотал:

— Это был он… И он еще помахал мне рукой…

— Какой странный случай… И как раз в твой первый рабочий день.

— Но ведь он не убийца, мама! Он только не хотел быть солдатом.

Вальтер попытался вызвать в памяти лицо этого человека, но ему никак не удавалось; не удавалось даже вспомнить, был ли он молод или уже в летах… Казнен через отсечение головы… В