«Я прекрасно помню лето 65 года, — начал свой очередной рассказ мой отец, — когда в Москву в составе сборной Бразилии приехал Пеле. Помнится, 102 тысячи зрителей, битком забившие «Лужники», облегченно вздохнули, когда он, ударом метров с двадцати пяти, когда ему никто не мешал, запулил мяч на трибуну за воротами, не потому, что мяч срезался, а просто не лег на ногу. Облегченно — потому что оказалось, что тоже человек, такой, как мы с вами. Впрочем, не совсем такой, и то, что делал, больше всего было похоже на подвиги Рональдо в матче за «Интер» со «Спартаком» в чудовищной грязи в Москве, только казалось, что Пеле это не стоит никакого труда. Запомнилось, пожалуй, ощущение огромной потенциальной мощи. Когда Пеле ускорялся, казалось, что это пружина, сжимающаяся по мере ускорения, то есть, набирающая потенциальную энергию. Набрав ее, он тормозил, после чего пружина разжималась в виде нового, еще более мощного ускорения, и тут уж за ним нельзя было угнаться. В такую же пружину — и вот в этом, пожалуй, он был неподражаем — он превращался, принимая мяч. Тут дело было не в том, что мяч прилипал к его ноге — у Марадоны или Месси он тоже прилипает — а в том, что с мячом он как-то физически наливался силой и мощью. Когда обычный (и даже не обычный) игрок принимает мяч, а потом начинает движение, видно, что он, по всем законам классической физики, делает новое усилие, напрягает мышцы. У Пеле казалось, что он их не напрягает, а наоборот, расслабляет, разряжая энергию, которой его зарядил мяч — это уже не классическая, а ядерная физика. Вообще-то все это было не более чем уникальным сочетанием негритянской пластики с европейским пониманием футбола, и такого я ни у кого больше не видел. И еще одно, во что уже совсем невозможно поверить: Пеле не то что никогда не симулировал — он не падал даже от приличной подножки, чтобы его свалить, нужны были удары по ногам, нанесенные изо всех сил, что с удовольствием и делала Португалия на ЧМ-66…»

Вообще-то Владимир Маслаченко должен был бы прославиться на ЧМ-1962, когда вратарям уделялось больше внимания, чем теперь. Причин тут две, объяснял мне отец. Одна футбольная, другая — время. С футбольной причиной все очень просто — били по воротам гораздо слабее, отсюда и легенды о «смертельных» ударах, поэтому чаще попадали в створ, и у вратаря было больше работы и шансов спасти ворота. Вторая сложнее: во-первых, индивидуальность — то, что человек что-то делает сам — ценилась выше, и во вратарях нравилось уже то, что они одеты не так, как все. Во-вторых, оттого что жизнь была более жестокой и «спасение» ценилось выше, чем гол, благо голов хватало.

Перед чемпионатом мира Яшин говорил, что не в форме, начальник команды, Андрей Старостин, значивший тогда в команде больше, чем тренер (Качалин), не возражал, и первым вратарем должен был стать Маслаченко. Легендой Яшин тогда еще не был. Но, бросившись в ноги нападающему в тренировочном матче, уже в Южной Америке, Маслаченко сломал лицевую кость, не «как бы сломал», а по-настоящему. Дальше можно себе представить себе, что было бы, если бы… Яшин бы не сыграл за сборную мира и остался бы, в лучшем случае, звездой для домашнего употребления, а Маслаченко, как бы великолепно он ни играл, никогда бы не смог занять его нишу — ну, не было в нем чего-такого, что было в Яшине.

Вернувшись на поле, Маслаченко, уже в составе «Спартака» (куда он и в самом деле хотел перейти, оказавшись в Москве, совершенно бескорыстно), около года преодолевал страх, и тут было на что посмотреть — отец считает, что ему повезло обратить на это внимание: мяч мечется во вратарской, с трибуны видно, как Маслаченко заставляет себя броситься в ноги и не может. В конце концов он бросается в самую гущу, просто, чтобы броситься — уже неважно, где мяч, а важно, что смог броситься и остался цел. Где-то к концу сезона он психологически полностью восстановился, это, несомненно, было моральным достижением, так как никто его не жалел — тогда это считалось оскорбительным для человека.

Задним числом нетрудно найти в игре Маслаченко признаки, предвосхищавшие будущую карьеру — он был пижон (в отличие от Яшина) — тогда слово «пижон» было не обидным, а скорее ласкательным. (Может быть, потому в одном из своих самых знаменитых репортажей, когда в финале Лиги чемпионов «Бавария» пропустили два мяча подряд, Владимир Никитич выкрикнул сакраментальное: «Пижоны!») Например, вспоминал мой папа, нетрудные мячи Маслаченко ловил в два приема — останавливал мяч в воздухе, но не опускал на землю, забирая с отскока, как обычно поступают вратари, а перекладывал за спиной из одной руки в другую, как фокусник. Ляпов его отец не помнил, зато всегда, когда мы с ним обсуждали вратарей, говорил, что вот у Яшина ляпов было куда больше, но слава его от этого только росла.

Маслаченко, несомненно, был первым в России комментатором, профессионально разбиравшимся в футболе, считает мой отец, приводя в качестве примера следующей эпизод: на ЧМ-1978 играет Бразилия с кем-то. У них правый полузащитник

Нелиньо — тогда только-только появлялись те, кого сейчас называют вингерами. Он с мячом во вполне безобидной позиции, недалеко от боковой линии, между ней и углом штрафной. Его, естественно, никто не атакует (еще бы, за тогдашние-то деньги!). Он прицеливается и «шведкой» (во дворе тогда говорили «шведкой», а не «шведой») закручивает мяч в дальнюю девятку. Вратарь, украшая эпизод, парит вслед за мячом, но мяч летит быстрее и по более крутой траектории. Маслаченко вопит: «Нет, вы понимаете, он же НАРОЧНО так ударил!». Из последующих игр стало ясно, что Маслаченко был прав, так как этот удар у Нелиньо, оказалось, был поставлен на поток.

Может быть, все дело было в том, что когда Маслаченко играл, он, как вратарь, наблюдал футбол немного со стороны, по крайней мере на чужой половине поля, поэтому прекрасно разбирался в действиях полевых игроков. С вратарями дело обстояло иначе — к ним он был пристрастен и догматичен. Он считал, что вратарь должен бросаться в ноги головой, а не ногами вперед, иначе неприлично. Возможно, подсознательно Маслаченко считал, что и не справедливо — мне разбили голову, а им не разобьют, ногами-то вперед безопасно. Однако не мог же он, умный человек, не понимать, что было бы, если бы Дасаев с его фигурой играл «правильно» — он играл так, как он играл, может быть, и по осторожности, но играй он иначе, он бы утратил главное свое преимущество — хоккейную реакцию. Хоккейную настолько, что когда Дасаев ловил мяч, он казался каким-то маленьким, вроде мухи или шайбы.

«Вывод отсюда такой, — уверял, заканчивая эту историю мой папа, — что профессионал гораздо субъективнее дилетанта, который зато ничего не понимает, и держаться комментатору нужно где-то посредине, что и получалось у Маслаченко, когда речь шла о полевых игроках».

Был такой случай. Как-то Владимир Никитич Маслаченко решил осчастливить футбольную редакцию «НТВ-Плюс» творческой идеей.

— Слухайте сюды, — объявил Маслаченко, — скоро у нашего друга Пеле юбилей. Все ищут материалы, готовят сюжеты, а я вам скажу, что у нас есть самый лучший материал! Мое большое интервью с ним! Доставайте из архивов и дерзайте.