О, эти двойные смыслы. На вечеринке у нас дома он заявил, что после переезда к нам Милли наша жизнь заиграет «новыми красками». А потом заявил, что, увидев мою преданность Милли, понял: вот женщина, которую он «искал столько лет».

Сегодня он вернулся, кажется, около восьми. Вот открывается и закрывается входная дверь. Шаги в холле; ключи со звоном падают на тумбочку. Я будто вижу, как он достает из кармана мобильный, и через секунду слышится стук телефона о тумбочку: положил его рядом с ключами. Короткая пауза. Отъезжает дверь в гардеробную – он вешает пиджак. Я уже знаю, что теперь он пойдет на кухню за виски. Но это лишь потому, что моя комната расположена как раз над кухней, и я научилась различать все доносящиеся оттуда звуки.

Через минуту-другую (наверно, просматривал почту) он, как я и думала, заходит на кухню. Открывает буфет, достает стакан, закрывает буфет, подходит к холодильнику, открывает морозилку, выдвигает ящик, достает формочку со льдом, стучит ею, чтобы кубики отстали от стенок, бросает в стакан два кубика – сначала один, потом второй. Открывает кран, доливает воду в формочку, ставит ее обратно, задвигает ящик, закрывает морозилку, берет бутылку виски, отвинчивает крышку, наполняет стакан, завинчивает крышку, ставит бутылку на место, берет стакан и вращает его, закручивая кубики льда в виски. Я не слышу, как он делает первый глоток, но догадываюсь об этом: небольшая пауза, а через несколько секунд снова шаги – из кухни в холл, оттуда в кабинет. Может быть, чуть позже он принесет мне поесть. Но если нет, не страшно. Сегодня я уже ела.

В моем питании нет никакой системы. Он может покормить меня утром, может вечером. В какие-то дни может вообще ничего не принести. На завтрак у меня обычно сок и хлопья или вода и фрукты. По вечерам бывает ужин из трех блюд с вином, а бывает и один сэндвич с молоком. Джек прекрасно знает: ничто так не успокаивает, как порядок и предсказуемость, а потому не дает мне расслабиться и привыкнуть хоть к какому-то режиму. Но ему невдомек, что тем самым он помогает мне не отупеть и не разучиться думать. А думать я обязана.

Ужасно зависеть от кого-то в простых бытовых мелочах. Конечно, благодаря крану в ванной я хотя бы не умру от жажды. А вот от скуки вполне могу, ведь мне совершенно нечем заполнить бесконечную вереницу пустых дней. Поначалу я очень боялась принимать гостей, но потом вошла во вкус. Приготовления отвлекают. Теперь мне даже нравятся эти испытания: Джек постоянно усложняет меню, и, когда я справляюсь на отлично (как в прошлую субботу), успех немного скрашивает мое существование. Вот так я живу.

Проходит около получаса, и я слышу шаги Джека на лестнице, потом за дверью. В замке поворачивается ключ, и дверь открывается. На пороге стоит мой статный муж-психопат. С надеждой перевожу взгляд на его руки – подноса нет.

– Пришло письмо из школы Милли. Они хотят что-то обсудить. – Он буравит меня взглядом. – Интересно, что бы это могло быть?

– Понятия не имею, – отвечаю я, похолодев. Хорошо, что снаружи не видно, как запрыгало у меня сердце.

– Что ж, стало быть, нужно поехать и узнать, верно? Видимо, Дженис рассказала миссис Гудрич, что в воскресенье мы снова к ним собираемся, а та решила воспользоваться случаем и попросила приехать пораньше для беседы. – Он помолчал. – Надеюсь, там все в порядке.

– Конечно, – спокойно отвечаю я, хотя на самом деле мне совсем не спокойно.

– Хорошо бы так.

Он уходит, заперев за собой дверь. Хорошо, что миссис Гудрич прислала письмо. Теперь я точно увижу Милли в воскресенье. Но на душе тревожно: нас еще никогда вот так не вызывали в школу. Милли понимает, что должна держать язык за зубами, и все же… иногда мне кажется, она не до конца это осознает. Она ведь не догадывается, что поставлено на карту. А я не могу ей этого сказать.

Необходимость вытащить нас из этого безумного кошмара (в котором мы оказались и по моей вине) вдруг наваливается тяжким грузом. Стараюсь дышать глубоко; нельзя паниковать! У меня еще почти четыре месяца. Четыре месяца, чтобы найти лазейку и спасти нас с Милли. Рассчитывать можно только на себя. Кто нам поможет? Те, кому родительский инстинкт мог бы подсказать, что я в беде и нужно что-то делать, сейчас на другом краю Земли. Джек так заговорил им зубы, что они уехали даже раньше, чем собирались.

Он очень умен. Просто удивительно. Использует против меня все, что я когда-то говорила – например, какой шок испытали родители после рождения Милли или как они ждут, что я выполню уговор и возьму Милли к себе, чтобы они наконец переехали в Новую Зеландию. Зачем я ему это рассказала? Он сумел поселить в них страх, что я вдруг не сдержу обещание и им самим придется заботиться о Милли. То, что Джек просил у них моей руки, было лишь прикрытием; он воспользовался этим, чтобы сказать отцу, будто я подумываю отправить Милли с родителями, потому что хочу спокойно выйти замуж и жить своей жизнью. Отец испугался, и тогда Джек намекнул, что они могли бы уехать поскорее. Так он устранил тех, кто мог бы хоть как-то нам помочь.

Сажусь на кровать. Впереди весь вечер и вся ночь. Мысль о встрече с миссис Гудрич не даст заснуть. Казалось бы, отличный шанс: можно сказать ей всю правду (Джек держит меня в заточении, угрожая причинить Милли невыносимые страдания) и умолять о помощи. Попросить вызвать полицию. Но мы это уже проходили; я пыталась и отлично знаю, что Джек ко всему готов. Лишний вздох во время встречи – и он меня уничтожит. Я выставлю себя на посмешище, потеряю последнюю надежду, а потом он меня обязательно накажет. Вытягиваю перед собой руки. Они трясутся, и я не могу унять дрожь. Я лишь недавно поняла, что страх – лучшее средство манипуляции. А Джек знал это всегда.

– В каком смысле? – спросила я, сидя на краешке кровати. Ну почему я не выбрала Милли? Почему решила ехать с ним в Таиланд, продолжая слепо верить, что он хороший, несмотря на все случившееся после свадьбы?

– В прямом. У нас нет никакой домработницы.

Я вздохнула – я слишком устала, чтобы вникать в эти бредни.

– Так что ты хотел мне рассказать?

– Историю. Об одном мальчике. Будешь слушать?

– Если после этого ты меня отпустишь, то да. С нетерпением жду начала.

– Хорошо. – Он подтащил к себе единственный стул и уселся напротив. – В одной деревне далеко-далеко отсюда жил-был один мальчик. Жил он с отцом и матерью. Когда он был совсем маленьким, он очень боялся сурового и властного отца и очень любил мать. Но со временем понял, что мать слаба и никчемна и не может защитить его от отца. Тогда мальчик стал ее презирать. Ему нравилось видеть ужас на ее лице, когда отец тащил ее вниз, в подвал, и запирал там вместе с крысами. Способность вселить такой ужас в другого человека вызывала восхищение; мальчик перестал бояться отца и мечтал стать таким же, как он. Доносящиеся из подвала крики матери услаждали его слух. Запах ее страха был приятнее всех ароматов. Все это кружило ему голову, и очень скоро он ощутил непреодолимое желание подражать отцу. Когда тот оставлял его дома за главного, мальчик сам тащил мать в подвал. Она умоляла не запирать ее, но просьбы о пощаде лишь возбуждали его. Мальчик слушал ее страх – и не мог наслушаться; вдыхал – и не мог надышаться; он хотел держать ее там вечно.