Вот как было дело. Учитель, объясняя урок, задумался, замолчал, и в этот момент в наступившей тишине под кем-то из учеников вдруг скрипнул стул. Учитель вздрогнул и затравленно огляделся. Он уже настолько привык вздрагивать и оглядываться в этом классе, что и на скрипы теперь обращал внимание. И видимо, потому, что Учитель обратил на него внимание, скрип повторился, протяжный и тонкий, словно писк сдавленной мыши: «Пи-и-и-и».

Учитель отошел от доски и сел за стол, втянув голову в плечи и пристально разглядывая ребят, точно по их лицам пытаясь определить, под кем скрипнул стул. Об уроке он уже не думал. Он ждал скрипа.

И стул снова скрипнул. Вдруг став самым одушевленным и самым важным в окружающем мире, он, как говорится, просто не мог не скрипнуть. И это уже был не просто скрип, а стон, противный скрипучий стон старого стула.

Учитель резко обернулся в сторону скрипа, и первым, что он увидел, было глупое, ухмыляющееся лицо Тольки Барахолкина. Не выдержав, Учитель вскочил из-за стола и закричал:

– Ну-ка встань сейчас же, дрянь несчастная!

– Это не я, – пролепетал Барахолкин.

То была святая правда, читатель. Так уж получилось, что все три скрипа раздались как бы сами собой и в «сценарии» Шута не были запланированы.

Но Учитель уже не мог остановиться. Смешной и нелепый в свирепости и грубости своей, так как меньше всего в жизни умел свирепствовать и грубить людям, он рванулся к двери, зачем-то выбежал из класса, но тут же снова появился на пороге, и, картинно отбросив в сторону руку с перстом указующим, крикнул Барахолкину:

– Вон из класса! Сейчас же убирайся вон!

Толька Щипанов встал со своего места и покорно поплелся к выходу. Но не успел он дойти до двери, как поднялась Лена Семенихина, отличница, активистка и во всех смыслах образцово-показательная девушка, и тихим, но уверенным голосом заявила:

– Щипанов не виноват. Это действительно не он скрипел.

– Ах ты ему сочувствуешь?! Тогда убирайся вместе с ним! – от полного уже отчаяния и полной безвыходности своего положения закричал Учитель.

Когда дверь за изгнанными закрылась, в классе наступила напряженная тишина. Боялись пошевелиться; естественно, не удаления из класса страшились – что значит оно для девятиклассника, тем более уверенного в своей правоте? – а чудовищного и мгновенного перевоплощения любимого Учителя. Сами же довели и сами испугались.

И тут Шут встал со своего места и молча направился к выходу.

– Валя! Немедленно вернись на место! – крикнул ему Учитель, но уже без прежнего ожесточения.

Шут остановился, смерил Учителя насмешливым взглядом и заявил:

– А я, знаете ли, тоже сочувствую Щипанову и поэтому не могу здесь оставаться.

Сказал и вышел. А следом за ним вышло еще человек десять. Учитель их не останавливал…

Ребята еще не успели осознать свою вину, не успели разбрестись по школе, дабы своим скоплением в неурочное время не привлекать внимания школьных властей, когда дверь из класса открылась и в коридор вышел Учитель, прежний, «неперевоплощенный», маленький и незаметный, каким его знали в школе.

Он подошел к Шуту и сказал тихо и грустно, к одному Шуту обращаясь и задумчиво глядя ему в глаза:

– А ведь я все понял, Валя. Ты шут. Самовлюбленный и жестокий. К сожалению, ты из тех подленьких шутов, которые обижают слабых и беззащитных и при этом получают удовольствие. А я-то думал…

И, не докончив, вернулся в класс.

Впился осколочек и застрял зазубринами!

В тот же день в «Дневнике» была сделана следующая запись:

«Учитель оказался мудрее и искуснее в стрельбе, чем полагал Шут. Он нащупал у Шута самую болезненную точку и поразил его… Бедный Шут! Прежде, когда он приходил в харчевню, его приветствовали жильцы, хозяин приносил ему циновку, хозяйка подавала полотенце и гребень, сидевшие уступали место у очага. Теперь же постояльцы стали спорить с ним за место на циновке, показывали на него пальцем и называли шутом… „Если столкнешься с Учителем…“!»

(т. 20, с. 464).

Будем же до конца объективны, читатель, и дадим Шуту высказаться напоследок. Ведь даже на суде, прежде чем вынести приговор, всегда дают слово обвиняемому. К тому же, поступив подобным образом, мы получим возможность ознакомиться с «Дневником», так сказать, в его чистом виде, равно как и с оригинальной манерой Шута делать свои записи. Итак, если никто не возражает:

«3. IХ.7 с Р. Ш.[27]

Рассказывают, что молодого воина спросили на поле битвы, как он будет сражаться своим коротким мечом. «Я буду наступать на шаг быстрее, чем другие, – последовал ответ. – У меня же нет другого меча».

Шут был подобен молодому воину. Меч его был слишком коротким, а смертельно оскорбивший его противник – в тысячу раз сильнее.

Чтобы наступать на шаг быстрее, Шут сел лицом к каменной стене и провел перед ней весь день. Он готовил себя к Великому Исследованию, как бойцового петуха для царя. И вот как:

«Тренировали петуха для царя. Через десять дней царь спросил: „Готов ли петух?“ – „Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится“. Через десять дней царь повторил вопрос. „Пока нет. Бросается на каждую тень. Взгляд еще полон ненависти“. Через десять дней царь снова задал тот же вопрос. „Теперь готов. Не встревожится, пусть даже услышит другого петуха. Взгляни на него – будто вырезан из дерева. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух – повернется и побежит“.

К концу дня Шут уже был готов к Исследованию, ибо понял: человек сворачивает свое Прошлое и несет его с собой повсюду, куда бы ни шел. Иди за ним, исследуй и узнаешь. Чем добрее и прекраснее человек, тем меньше и сокровеннее его Прошлое. Но оно же и больнее. Нащупай, отними, и твоя сила станет неизмеримой»

(т. 20, с. 465–6).

Примечание:

Шут задумал отомстить Учителю и тут же приступил к «исследованию противника». Ни у какой каменной стены он, разумеется, не сидел, а «бойцового петуха» готовил из себя следующим образом: до вечера бродил по улицам и пытался путем логического анализа отыскать у Учителя «болевую точку». «Точку» эту, надо полагать, он так и не обнаружил и поэтому решил устроить за Учителем слежку в надежде разузнать о нем нечто компрометирующее.

«4. IХ.7

Рассказывают, что у одного человека пропал топор. Подумал он на сына своего соседа и стал к нему приглядываться: ходит как укравший топор, глядит как укравший топор. Но вскоре тот человек стал вскапывать землю в долине и нашел свой топор. На другой день снова посмотрел на сына своего соседа; ни жестом, ни движением не походил он теперь на вора…