— Спасибо, сеньор, да хранит вас Господь.

— И пусть музыка никогда не кончается.

Благо поблизости от меня не было прохожих, да и дорожка была не асфальтовая, а обычная грунтовая, я позволил себе сплюнуть и высморкаться, прочищая заложенный нос. Прежде я не умел плеваться, зато теперь легко мог с пяти шагов попасть в монетку в пять дуро. Я имею в виду настоящую старинную монету, а не это дерьмо с дырочкой посередине, которое стали штамповать в последнее время. Но никогда не позволяю себе такого в присутствии дам. Я подошел к спортивной площадке и уже издалека увидел девушек, играющих в баскетбол и визжащих как сумасшедшие. Роза была самой крупной из них. Может, кто-то сочтет меня паршивым шовинистом, презирающим женщин, но в играющих в баскетбол девушках я усматриваю излишнюю патетику. Даже хромой и тридцатипятилетний (в чем готов чистосердечно признаться), я бы не показался чужеродным телом в женской баскетбольной команде, если бы не густая растительность на руках и ногах. Мое появление совпало с окончанием партии. Роза радостно замахала руками и побежала навстречу. Ее походка была легче, чем у продавщицы фиалок, грациознее, чем у самой Греты Гарбо[10].

— Как здорово, что ты пришел, — порадовалась она, — я не знала, ждать тебя или нет.

— Одевайся, я подожду тебя в павильоне.

— Скажи пожалуйста, какой важный, — фыркнула она и направилась в раздевалку к подругам.

Я зашел в бар-стекляшку. Дешевый и непритязательный, каким и должно быть все вокруг в трудные кризисные времена, тем более то, что предназначено для студентов. Маленькие тунеядцы. Если бы было можно, я бы так и остался на всю жизнь студентом. Я заказал официанту «Дик» с водой и безо льда. Если Эльза в ближайшее время не вернет мне мою серебряную подружку-фляжку, я разорюсь. Кроме меня в баре сидели два начинающих спортсмена, которым было предписано потреблять только минералку «Акуариус». Собственно, больше бы там никто и не поместился. Я занял единственный свободный стол. В открытую дверь поддувал противный холодный ветер. К счастью, вскоре появилась Роза со своей спортивной сумкой.

— Я не долго?

— Еще чуть-чуть, и я бы покрылся инеем в самых неожиданных местах.

— Извини, — робко оправдывалась она, — я приняла душ.

Если я стремился казаться неумытой свиньей, мне это удалось. Сразу видно — я не Наполеон, помните гениальное послание знаменитого стратега Жозефине: «Не мойся, я уже иду».

— Я пошутил, — успокоил я, — ты в любом случае пришла бы слишком поздно, потому что мне всегда хочется, чтобы ты пришла пораньше.

Она улыбнулась, благодарная за комплимент. У нее были идеально белые и здоровые зубы. Просто рекламный плакат зубной пасты. Кстати, о плакатах и прочих объявлениях: мне предстояло объявить ей о смерти Годо. Пожалуй, второй стаканчик сеговьяно[11]облегчит мою миссию.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Кока-колу лайт, — ответила она, — или нет, лучше апельсиновый сок.

Я встал и заказал еще «Дик» и апельсиновый сок. Официант достал картонную коробку и налил в стакан то, что почему-то именовалось апельсиновым соком. Пойло так же напоминало апельсиновый сок, как я — танцовщицу из кабаре. Само собой, содержимое моего стакана было таким же виски, как Роза — лесничим. Я сел рядом с ней. Она нервно крутила в руках шпильку. Может быть, она ждала плохих новостей. В некотором смысле так было бы даже проще.

— Послушай, Роза, — начал я. — Не буду ходить вокруг да около. Чем раньше ты об этом узнаешь, тем лучше. Годо умер.

Розины пальцы замерли, за окном закапал дождь. Дождевая вода забрызгала стекла, а вскоре уже текла по ним, размывая пейзаж за окном. Я решил не упоминать об отрезанном пальце.

— Его убили те же самые люди, от которых скрывается Эльза. Это люди Гарсиа.

Секунд тридцать или сорок мы молчали. Глаза Розы, блестящие, как отполированные лесные орехи, наполнились слезами, и два тоненьких соленых ручейка побежали по ее нежному личику. По-прежнему шел дождь, волнами набегавшие дождевые шквалы стекали по окнам бара. Было время, я не переносил вида плачущих женщин, но потом решил, что женские слезы — как роса, мгновенно высыхающая под солнцем.

— Не плачь, — попросил я наконец, — твои слезы кажутся мне такими же чистыми, как этот дождь. Не могу видеть, как ты плачешь.

Я взял ее руку и мягко сжал. Рука была хрупкой и холодной. Я подумал, что мог бы раздавить ее, как орех

— Кто такой Гарсиа? — спросила она.

Только теперь я сообразил, что Эльза не посвящала Розу во все эти перипетии, и мысленно поблагодарил ее за это.

— Один тип, влюбленный в Эльзу. Это по его милости я стал хромым. Ты была влюблена в Годо?

— Не знаю, — покачала она головой. Она перестала плакать и вытерла лицо непорочно белым платком Я смотрел в окно. Дождь тоже прекратился, так же внезапно, как и начался. Словно разозленный кот, он исцарапал оконные стекла острыми когтями. — Пожалуй, нет. По ночам он вздрагивал, как птичка. У него тоже не было родителей. Наверное, я просто жалела его. — Она говорила, не глядя на меня, а теперь подняла глаза. — Как ты думаешь, можно любить человека, к которому испытываешь жалость?

— Думаю, да, — ответил я и отпустил ее руку.

Вот я, например. Чтобы далеко не ходить, я жалел себя и любил, а временами — просто обожал.

Я поднял стакан и залпом опорожнил. Кроме женщины, доставляющей удовольствие, это единственное известное мне болеутоляющее средство.

— Расскажи мне о себе, — попросила Роза. — Ты вдруг бесследно исчез. Ты мог бы написать мне или… — рука, которую я гладил, выскользнула, чтобы нарисовать что-то неопределенное в воздухе, — ну хоть что-то.

— Прости, — сказал я. — Когда мы познакомились, у меня все было хорошо. Я работал телохранителем у мафиози, банкиров, бизнесменов, иногда все эти три ипостаси соединялись в одном человеке, к тому же пьянице и бабнике. Иногда даже доводилось иметь дело с честными людьми. Это служило для меня стимулом. Я получил пулю в колено, потерял Эльзу и скатился во второй эшелон. Я служил вышибалой на дискотеках, начал пить. Неприглядная история, но другой у меня нет. Мне жаль, что я не мог подать тебе весточку, но ничего хорошего я бы и не смог рассказать. Ну а ты? Как жила ты?

Я чувствовал себя выпотрошенным, в горле пересохло. Давненько мне не приходилось говорить так долго.

— Мне было пятнадцать лет. Я делала над собой усилие, чтобы не назвать тебя дядей, помнишь? Из всех, кого я знала, ты больше всего подходил на роль отца. — Ее глаза пленительно блестели. Она опять была готова заплакать. — Ты исчез, а Эльза ничего не стала объяснять. Пять лет я жила за границей. Мы получили наследство от одной пятиюродной бабушки, и Эльза захотела, чтобы я учила английский и французский.