Если б меня спросили, чем отличается армия от гражданки, я б сказал: «В первую очередь — отсутствием приватности».

Ты ни на миг не бываешь один.

Даже там, где это было б естественно.

Я не говорю о том, что сходить с приятелем за генеральскую линейку, на опушку помочиться под дубом (или сосной, как это было в чернобыле) — это праздник души. Это… ну не знаю… как, наверное, выпить где-нибудь в Париже чашечку кофе, глядя с приятелем на обтекающую столики на тротуаре разноцветную, пеструю толпу… Это элегия, вершины общения человека с человеком и природой…

И не говорю о том, что утром, после подъема, взводы строятся у палаток и строем следуют отправить накопившиеся за ночь естественные надобности к отхожему месту — по команде «Вольно! Разойдись!»… (Правда, в чернобыле этого не было — грубое нарушение Устава внутренней службы Вооруженных сил Советского Союза.)

И, к слову, это не так глупо, как кажется. Коллективное «мочение», как мало что еще, способствует «боевому слаживанию подразделения» (это военный термин), сидение на очке в коллективе себе подобных Homo sapiens воспитывает крепость характера, устойчивость психики и (это я без шуток! прочувствовал на собственном опыте) чувство слияния с массой: «и я», так сказать, «этой силы частица»[28].

А представьте себе командира, срущего в присутствии своих подчиненных — тоже, естественно, срущих? Или идущих с или на это дело мимо очка, на котором тужится их командир…

А командир — вижу перед собой картинку как живую — командир нашего разведбата сидит себе над очком, как и все его подчиненные, газетку «Советский воин» почитывает, перед тем как помять и задницу ею подтереть. Ничто его не колышет, сразу видно — настоящий солдат.

Я всегда ломал голову, проходя утром к свободному очку (чем дальше от входа, тем спокойнее), — как его приветствовать? По Уставу? «Здравия желаю!»? Глупо. Не приветствовать вообще? Неловко… Короче, получалось что-то вроде штатского «Доброе утро», на которое он отрывал взгляд от передовицы в уже промятом «Советском воине» и отечески кивал, приветствуя глазами.

Он был командир настоящий и толковый.

А вот после него прислали — ни рыба ни мясо, рыхлый какой-то — и телом, и, как оказалось, душой. И как командир — никакой. И в сортире вверенного ему нашего подразделения я его никогда не видел; ходил, наверно, в штаб бригады, чтоб «делать это» с равными по званию…

Ну да ладно, это я все не для того затеял, чтоб зубы поскалить, а для того, чтоб статистическую базу под свои выводы подвести.

Объясняю:

Сортир наш был — в чистом песчаном поле построенный сарай: длинный, обитый толью. Крыша двускатная, тоже толь. Вход (дверей никаких!) один, зато широкий, как ворота. Внутри по центру — ряд колонн из светлой обтесанной сосны (на них на вбитых гвоздях — свежие газеты). По обе стороны от колонн в деревянном настиле — два ряда дыр… Все просто.

И еще: было в нашем сортире непривычно — просто удивительно! — светло.

Так вот, пока дойдешь до свободного очкоместа, поневоле будешь знать, как сегодня батальон радиационной разведки гадит. И уже погадил — внизу, под настилом.

Жидковато гадит.

Жидковато гадит батальон радиационной разведки.

Гораздо жиже, чем на обычных военных сборах, не «специальных». Я, конечно, не имею в виду случаев, когда боеспособность части вконец подорвана дизентерией. А так — я уже говорил — от армейских беспрерывных каш обычно крепит. Но тут, в чернобыле…

Чтоб сразу было понятно:

Газета в армии — это сортирное чтиво.

Не из каких-то там особых идеологических соображений, а просто по определению, потому что она на бумажном носителе; а бумага (любая, о туалетной я вообще молчу) — дефицит в армии.

Информация о чернобыле в газетах?

Она нас на самом деле не очень-то и интересовала.

Потому что она у нас была.

Ну разве так — похихикать над тем, что пишут и что передают.

А больше мир вне наших границ интересовал…

Вот поначалу — да, поначалу страшно интересно было

читать о чернобыле —

и быть в чернобыле

сравнивать: ты ж все это видишь… Я на будущее научился (кстати, очень полезный навык оказался)… как бы это сказать?.. восстанавливать, что на самом деле происходит, — по тому, что об этом в газетах пишут…

И какое это было сравнение?

Да, в общем, никакого… Как бы вам это объяснить… Ну вот.

Представьте.

Стоит перед тобой такой гер-ррой — в парадной военной форме, все начищено, блестит, строевая стойка, грудь колесом — такой красавец, богатырь — ну, ор-рел!

…Но ты находишься в такой позиции, что видишь его как бы сбоку — и видишь: задница-то у него голая (и к тому ж, похоже, извиняюсь, обосранная)…

Вот такое вот было сравнение, когда в чернобыле — «о Чернобыле» — в газетах читал.

Очень полезный навык оказался.

Книги в армии плохо читаются, это и до чернобыля было (и не мной одним) на опыте установлено: вроде и без дела сидишь — ждешь там чего-то обычно, и книга есть, а — не идет… Как-то действительность эта окружающая — цвета хаки замечательного — от себя не отпускает, не дает от себя уйти в книжный мир — в другую реальность…

Вот — книга Гаршина.

Купил я ее в Чернобыле — в городе Чернобыль, в универмаге.

«Рассказы».

В мягкой обложке.

Как приличный книгочей, обернул бумагой.

Газетой. Что вообще-то неприлично (типографская краска мажется), но другой бумаги просто не было.

И, кажется, читал.

Потому что когда вернулся, обнаружил на обертке-обложке, у корешка — грязь (в смысле «несколько фоновых уровней радиации») — там, где руками берешь. Обложку выбросил — книжку оставил.

…Но настолько не до нее — не до книг! — там было, что ощущение такое, как будто и в руки не брал ее вообще! Это уже после, по возвращении из чернобыля, я Гаршина всего перечитал[29]…