Мужчина чуть не плачет.

– Дайте-ка посмотреть, – говорю я.

Мягким голосом я обращаюсь к мальчику, объясняя, что сейчас буду делать. Сначала беру его левую ладонь своей, а правой рукой нащупываю пульс. Пульс в порядке: не надо беспокоиться о проблемах с кровеносными сосудами – по крайней мере, прямо сейчас. Неудивительно. Я продолжаю ощупывать руку, двигаясь снизу вверх, осторожно сжимаю кости. Локоть пропускаю: если опасаешься, что будет больно, лучше отложить это на последний момент. Осматриваю руку до плеча. Придерживаю предплечье левой рукой и тихонько поворачиваю плечевой сустав в разных направлениях. Никаких признаков боли.

Меняю руки: теперь я держу его левую ладонь своей правой, а левой осторожно ощупываю локоть с обеих сторон. Он молчит. Но тут большим пальцем я нажимаю на верхнюю часть предплечья, прямо над головкой лучевой кости. Мальчик вздрагивает.

– Тут больно? – спрашиваю я.

Он быстро кивает.

Наконец, все еще придерживая локоть левой рукой, правой я осторожно поднимаю предплечье, пытаясь согнуть локоть. Так тоже больно. Он предпочитает держать руку прямо и не хочет, чтобы я ее крутил.

Все это занимает не больше четырех-пяти секунд.

– Ладно, – говорю я. (Я обращаюсь непосредственно к мальчику. Я всегда разговариваю с детьми во время осмотра, вне зависимости от их возраста. Кто знает, вдруг они все понимают?)

– Сейчас я пошевелю твоей рукой. Может быть чуть-чуть больно. Но потом станет хорошо.

Большим пальцем левой руки я все еще придерживаю головку лучевой кости, нажимая так, чтобы ощущать ее под кожей. Его ладонь смотрит вниз, но не до конца. Четырьмя быстрыми движениями я сначала разворачиваю ладонь полностью вниз, пока не встречаю небольшое сопротивление; потом сгибаю предплечье вверх, пока оно едва не касается плеча; далее вращаю предплечье, чтобы ладонь смотрела вверх, опять до появления сопротивления; и наконец, также уверенно, отвожу предплечье обратно вниз, до полного разгибания, с ладонью вверх. Мальчик резко вскрикивает, и в то же мгновение я чувствую, как у меня под большим пальцем левой руки связка выскальзывает из ловушки. Вся процедура длится каких-то пару секунд.

Отец, потрясенный, смотрит на меня, и на его лице проступает гнев: я дернул ребенка за сломанную руку, и теперь он плачет от боли.

– Отлично, – объявляю я, – теперь все в порядке. Пойдите с ним в комнату ожидания, – я указываю направление кончиком ручки, – и дайте немного поиграть, пока не убедитесь, что все прошло.

Теперь он смотрит на сына, который, впервые с момента травмы, спокойно поднимает левую руку к лицу и рассматривает ее.

На лице у мужчины написано все: и потрясение, и бескрайнее облегчение. И восхищение, чего уж!

Я строг и спокоен. Я Кларк Кент, я Робин Гуд, расколовший своей стрелой стрелу соперника на турнире в Ноттингемском аббатстве. Я Зорро, я Уолтер Митти в его лучшие дни, я Джеймс Бонд.

Отец бормочет благодарности, все еще не сводя глаз с сына, свободно шевелящего рукой. Потом начинает отступать.

– О, еще одно, – замечаю я.

Он переводит взгляд на меня.

– Прежде чем уйти, зарегистрируйтесь на посту, – пожимаю я плечами. – У нас такие правила.

Кручу на пальце 45-й Кольт с перламутровой рукояткой, небрежным движением возвращаю его в кобуру. И возвращаюсь к карте, в которой писал.

Возможно, когда я сегодня вернусь с дежурства, мы с Линдой пойдем потанцевать.

У него было имя, но за все время нашего знакомства я ни разу его не произнес – я обращался к нему «мистер Райли», а он ко мне «доктор Сьюард». Большая часть наших бесед происходила по телефону и касалась рецептов для пациентов отделения скорой помощи. На работе, говоря о нем между собой, мы называли его просто Райли.

Райли был владельцем и главным провизором «Аптеки Райли», расположенной в нескольких кварталах от больницы. Тогда, в конце восьмидесятых, аптечные сети уже начинали вытеснять такие вот семейные аптеки, которые работали на одном месте много лет, но, несмотря на конкуренцию, Райли отдавали предпочтение и местные жители, и наше отделение скорой помощи.

Тому имелось несколько причин: он давно работал, был знаком со всей округой и делал скидки малообеспеченным покупателям, жившим поблизости. И, самое главное, почему мы все к нему обращались, – его аптека работала до полуночи.

С сетевыми аптеками все было по-другому – по крайней мере, тогда. Днем они только и мечтали вас залучить: отличное обслуживание, натертые полы, яркие лампы, богатый ассортимент, – но стоило солнцу сесть, как лампы гасли и персонал отправлялся по домам.

Для скорой помощи такая система не годилась. У нас не было разрешения на выдачу лекарств, а количество обращений к вечеру заметно возрастало. Приемная по вечерам наполнялась кашляющими детьми, мамаши которых опасались, что у тех жар; астматиками, которым становилось тяжело дышать; пациентами с травмами; стариками с рассеянной болью в груди или в животе – «надеюсь, это просто газы». Да, иногда это и правда были газы.

В большинстве своем они испытывали неприятные симптомы на протяжении дня, но рассчитывали, что все пройдет само. Однако с наступлением сумерек жар усиливался, дыхание затруднялось, и они все-таки усаживались в машину и катили в госпиталь. В те дни – да, собственно, и потом – я считал этих пациентов особыми клиентами отделения скорой помощи и аптеки Райли.

Пожалуй, даже не аптеки, а самого Райли. Да, у него были другие провизоры, и да, иногда он по вечерам уходил домой. Но большую часть времени, после захода солнца, если кому-то требовался антибиотик или новый ингалятор от астмы, и я звонил в аптеку, чтобы их заказать, мне отвечал Райли лично.

Поэтому однажды, через пару лет телефонных переговоров, я решил, что настало время нам встретиться лицом к лицу. В конце концов, я не только врач – я еще и пациент. Мне тогда было около сорока, и, как у большинства моих пациентов, у меня имелись некоторые проблемы с холестерином и артериальным давлением, так что мне тоже требовалось покупать лекарства. Не помню, в какую аптеку я обычно обращался. Но помню, что как-то вечером, после привычной пары звонков Райли, я вдруг осознал, что должен сказать ему, как важна для людей его работа. Так что, несколько дней спустя, отработав смену, я подъехал к его аптеке, вошел, держа рецепты в руке, и поздоровался.

Поначалу чувства у меня были смешанные. Райли совсем не походил на провизора, каким его обычно себе представляешь, да и я вряд ли выглядел, как врач – скорее, как хиппи из шестидесятых, с длинными волосами и бородой, – и говорил с калифорнийским акцентом.

Райли напомнил мне стариков из фермерских городков Америки, которые сидят на крыльце в рабочих комбинезонах, скрывающих брюшко, курят сигары и травят байки. Правда, он курил не сигару, а сигарету. Он вообще постоянно курил; в то время еще не было запрета на курение в магазинах и учреждениях здравоохранения. Райли продавал табак и использовал его по назначению. Таков уж он был.