едва наметившимся вторым подбородком появляется тонкая складка на шее. Завершает овал лица, делает еще более женственным… А может, это я подсознательно ищу в ней хоть какой-нибудь изъян? Чтобы она стала совсем реальной…

Очень трудно сидеть рядом и не протянуть руку, не дотронуться. Но пока сдерживаюсь. Заставляю себя. Хотя становится все труднее… Даже когда не касаюсь… Закуриваю, жадно затягиваюсь. Сразу же чувствую привкус пепла во рту и тушу сигарету.

Лиз, желанная и желающая, посматривает искоса на задумавшегося Ответчика и улыбается. Рука ее теперь лежит вертикально, прижимаясь тыльной стороной к стенке холодильника.

– Ты чего смеешься? – Я чувствую, что глупею с каждой секундой и что-либо с этим сделать не сумею. Да и не хочу. Дурацкое дело нехитрое.

– Просто нравится наблюдать за своим молодым любовником, который стесняется даже взглянуть на раздетую женщину. После всего, что делал с ней целую ночь. – Улыбка, исчезнувшая с лица, прячется теперь в голосе.

Несмотря на всю уверенность, в ней слышна какая-то глубоко запрятанная незащищенность. Незащищенность одинокой замужней женщины с нелюбимым мужем и со взрослым сыном, уже давно уехавшим из дома. Чудес предыдущей ночи еще недостаточно. Мы лишь начинаем на ощупь двигаться навстречу, и Лиз пытается поймать правильный тон, чтобы сгладить возможную неловкость. Может, путь нам предстоит очень длинный.

– Возраст мой тут ни при чем… – Я затягиваюсь погасшей сигаретой. Задумчиво вдавливаю ее в пепельницу. Раздавленный окурок на время перебивает запахи Лиз. – И вообще, хватит подчеркивать свое превосходство.

Она принимает игру, которую я предлагаю, и хохочет. Грудной, идущий от самого сердца смех настолько заразителен, что не выдерживаю и тоже смеюсь. И два наших смеха, весело и легко подталкивая друг друга, носятся там, где только что кружились ее пируэты.

– Значит, ты думаешь, что хватит? Ну что ж, проверим… – Вкрадчиво поглаживает она пол голой ступней.

Я перестаю слышать. Просто опускаю веки и чувствую, как входят ее слова. Входят не в уши, даже не в мозг, а куда-то в низ живота. Гремучая смесь любви и вожделения снова до краев наполняет меня.

Скользящее движение пальцев вниз по моим джинсам. Она распускает волосы и весело размазывает ладонью по лицу сияющий смех. Махая пустыми рукавами застегнутой на шее пелерины-рубашки, летит в спальню. Легкие, опасные движения бабочки-пчелы, возвращающейся в свое гнездо. Я с трудом, с томительным натягом поднимаю облепленную мурашками колоду одеревеневшей ноги. И неожиданно чувствую, что в душе что-то хрустнуло, сломалось. Знакомая горячая волна несет, несет, как беспомощную щепку, вслед за Лиз в спальню.

Это была моя единственная ночь – бесконечная ночь, длиною в целые сутки – в пропитанной запахом старых денег квартире Ричарда Лоуэлла, помощника государственного обвинителя. В его семейной квадратной постели, застеленной ярко-синей – под цвет ее глаз? – простыней. Посреди спальни с пушистым ковром на полу и морем колышущихся, благоухающих мандаринами цветов на обоях. С уткнувшейся в стену фотографией взрослого сына. Постель и цветы заботливо укачивали нас. На кухне Лоуэллов, уставленной странными декоративными растениями. На обитом скользкой прохладной кожей диване в гостиной с выходящим на три стороны эркером.

Враждебные вещи мерцали вокруг настороженной темнотой, не обращая никакого внимания на мои немые вопросы об их хозяине. На стенах под мощными балками из мореного дуба было слишком много тусклых картин в массивных золоченых рамах. Они вспыхивали тяжелым маслом, оживали, как только вступал беззвучный хор хрустальных огоньков в раскинувшейся над столом паучьей люстре. Издавали низкие, слипшиеся, словно гудение трансформатора, звуки, продолжавшие преследовать и после того, как я отворачивался. И раскрытый рояль помощника прокурора злобно щерил свою прямоугольную пасть, набитую черно-белыми подрагивавшими клавишами из слоновой кости. Единственное, чего я, Ответчик, не увидел в квартире, так это книг… ни одной…

На минуту представил ее и на другом конце стола смутную фигуру Ричарда. Они сидят со склоненными головами, Ричард строго бормочет молитву перед началом семейного ужина. Она опускает голову, служанка вносит еду.

Тяжелая мебель в прокурорских покоях сразу невзлюбила вторгшегося сюда чужака, нагло ходившего полуголым из комнаты в комнату и с глупым любопытством рассматривавшего, трогавшего ее своими варварскими ладонями. Она и не пыталась этого скрывать. Просто, нетерпеливо подрагивая маленькими радугами на внезапно заострившихся краях, изготовилась к психической атаке против меня и ждала. И лишь эта квадратная кровать – наверное, из любви к Лиз, к ее длинному прохладному телу, которое она столько ночей чувствовала на себе, к ее спине, животу, груди, коленям – приняла меня тут же и без всяких колебаний…

Наши отношения начались с кровати. С этой огромной квадратной кровати… Страшно представить себе, что она видела за все годы здесь, в супружеской спальне… Хотя все равно у нас было прекрасное начало… На довольно широкую ногу живет помощник государственного обвинителя. Но размер его ноги меня уже не волнует. Теперь все будет иначе! Даже ради Лиз больше сюда никогда не приду. Это совсем другой мир, в него я попал случайно. Она, конечно, понимает и сама предлагать не будет. Слишком обжито, слишком уютно фамильное гнездо, обставленное добротной самодовольной мебелью. Женская рука – я теперь хорошо знал эту руку, знал, как она скользит по животу, обхватывает мой сам собой отделяющийся от тела, перевозбужденный член, осторожно гладит его, – та же заботливая женская рука была заметна в каждой детали этой очень уж семейной квартиры, в картинах на стенах, в цвете обоев, в махровом полотенце, аккуратно повешенном в ванной. И лишь спальня, я был уверен, оформлена в соответствии со вкусами помощника прокурора. Она явно отличалась от остальной квартиры. Минималистская обстановка должна подчеркивать последнюю правду того, что здесь происходит. Чтобы ничто не отвлекало. «Черный квадрат» Малевича был бы тут на месте. От Лиз только лакированная китайская ширма в углу, ночной столик с лаликовой лампою ар-деко и высокое овальное зеркало – венецианское стекло? – рама которого напоминает вьющуюся виноградную лозу. Я совершенно отчетливо представляю ее в нем сейчас. Подняв руки, она закалывает волосы. В той части спальни, которая вне моего взгляда, квадратная синяя постель с нетерпеливо сопящим телом Ричарда. Еще минута – она через голову натянет на себя короткую прозрачную ночнушку и отправится к нему. И раздвинет себя. Отвратительное огромное слово «влагалище» всплывает у меня в голове, раскрывает свои набухшие слизью влажные губы.

А потом мы были снова посреди благоухающих цветов на обоях в синей укачивающей постели, и за краем ее продолжалась наша первая ночь. Даже не постели, а кровати: было в ней что-то от крова. Крова для нас