— Добро, что сразу к делу перейдем, — выдавил наконец из себя боярин, переводя взор на Путяту. Получилось довольно зловеще. — Вам, должно быть, жутко интересно, чего это я в такой спешке решил покинуть Полоцк, хотя ранее рвался туда так, будто жизнь моя от того зависела. Поначалу я, честно сказать, думал, что придется вас вязать и тащить за собой в Киев на аркане. Поэтому, когда вы не стали упорствовать отъезду, только вздохнул с облегчением. И лишь сейчас понял — что-то тут, однако, не так.

Тверд с усмешкой взглянул на купца. Будто говорил: видишь, мол, само по себе все сложилось. Хотел устроить ночной марш — вот тебе и повод выложить все как есть. Путята, впрочем, кости на стол вышвыривать не торопился. Мялся, дул щеки и ломал хворост, без остановки бросая его в костер, будто хотел, чтобы он у них разгорелся жарче, чем у всех остальных.

— Уважаемый купец Путята Ратмирыч хочет сказать, что неплохо бы нам для начала узнать, какая это такая срочная надобность столь лихо сорвала нас с места, — не выдержал этой игры в молчанку Тверд. — Верно я говорю?

Гильдиец хмуро глянул на одного, на другого, покосился на спину Тумана, будто тот тоже не сводил с него полных ожидания глаз. В нависшей тиши отчетливо донесся чей-то тугой, что тетива, голос, затянувший песню. У другого костра громыхнул дружный гогот.

— Верно, — нехотя выдавил наконец Путята.

Холодная ухмылка Полоза могла бы безвозвратно испоганить любой радостный погожий день.

— Добро. Только не отослал бы ты, купец, своих псов куда подальше. Пусть пойдут, почешутся, покуда два человека разговоры ведут.

— Они останутся, — быстрее и заполошнее, чем следовало бы, чтобы сохранить хотя бы вид солидности, выпалил купец.

Волчий оскал Полоза теперь можно было спутать с чем угодно, но только не с улыбкой.

— Добро, раз так. Но знай — дело это государственной важности, а потому как только о нем узнают больше людей, чем сейчас сидит у этого костра, я точно буду знать, с кого следует голову снять.

Путята что-то проворчал насчет того, что каждый пусть приглядывает за своими людьми, и это вовсе не его была идея — тащить в Полоцк целое воинство лишних глаз и ушей.

— Это Аллсвальд, — двумя словами, сказанными тоном, будто речь шла о траве под забором, отрезал все пути к дальнейшему словоблудству Полоз.

— Что?

— Это сделал Аллсвальд, — будто втолковывая малому дитяте, еще раз повторил боярин.

— Не надо с нами говорить, как со слабыми на ум.

— Что поделать, именно так вы сейчас и выглядите.

— Да? Как же, интересно, будешь выглядеть ты, когда узнаешь, что конунг ко всему, что произошло в Полоцке, касания не имеет?

Удивляться княжий ближник не стал. Напротив. С подозрительным воодушевлением он ткнул кулаком в растопыренную пятерню.

— Я ж говорил, что вы, ящеровы дети, что-то нарыли, — тон его был таким, словно он и впрямь радовался этому.

— Ну уж нет, мил человек, — покачал головой Путята. — Условились, что ты первым свой сказ поведешь. Вот и говори. А мы послушаем.

— Да тут и говорить-то особо нечего, — пожал плечами боярин. — Просто я нашел людишек, работавших в полоцком Дворе гильдии. Им посчастливилось в ту ночь выжить и унести ноги. А как только узнали, что в город прибыли киевляне, тут же связались со мной.

— Чего это вдруг именно с тобой?

— Вот и спросишь у них. В Киеве. Они могут мнооооого чего интересного порассказать. О том, особенно, насколько Аллсвальд тут ни при чем.

Путята этим известием был ошеломлен ничуть не меньше Тверда. И по нему, в отличие опять-таки от Тверда, это было видно.

— Где они?

Полоз презрительно фыркнул.

— В безопасности. И сдается мне, что чем меньше людей будет знать, где именно, тем дольше это место останется безопасным. А теперь ваша очередь. Так, значит, ни при чем тут норд?

* * *

— Говоришь, боярину надобно было все это рассказать, да?! — Путята дергался и извивался не хуже ужа на сковородке.

— А что я? — пожал плечами Тверд, насколько это позволяли сделать стянувшие руки путы. — Ты ведь в нашем посольстве голова. Я-то всего лишь меч. А железку че слушать?

Он холодно сдержал по самое горлышко наполненный ядом взгляд купца и даже двинул уголками губ в подобие улыбки. Хотя радоваться тут на самом-то деле особо было нечему. Едва они рассказали боярину о своей находке, битве с неизвестным воем и о том, какую последнюю тайну полоцкого Двора хранила добытая ими книга, тот повел себя вовсе не так, как хотелось бы. Да что там «вовсе не так». Полоз взвился как раненый в самые уды медведь. Да так рьяно, что мигом углядел в них, гильдийце и до недавнего прошлого византийском легионере, закоренелых изменников да поглядов Аллсвальда. Тверд спорить с вопящим на весь стан княжим ближником не стал. Даже когда тот повелел своим дружинникам «сих изменников» повязать. В первый раз, что ли? Другое дело — Путята. Он, до сего мига мнивший себя если уж не соратником творца мироздания, то уж по меньшей мере головой их посольства, никак не мог смириться с этакой несправедливостью и вопиющим унижением. Вот и угостили неуемного парой-тройкой зуботычин. Тверд и сам бы на месте киевских воев угостил, доведись ему пеленать такого буйного лося. Какие ж тут могут быть обиды? У Путяты — нашлись. Причем, как только их оставили в одиночестве, коль не считать парочки не особенно ражих стражников, вся ненависть уязвленной гильдийской души, что неразборчивый огонь великого пожара, перекинулась на Тверда.

Стражники присели у костерка чуть в сторонке, грея зябнущие в предрассветном холоде руки, а Туман своими эмоциями по поводу пленения вообще мало отличался от вороха тряпья. Хват, ясное дело, под шумок куда-то сгинул. В том числе и поэтому и Туман, и Тверд сохраняли рожи в бесстрастном подобии деревянных истуканов — надежда на то, что их освободят хоть и не самые заботливые в мире, но все же дружеские руки, была.

Хотя, зная Хвата, а особенно зная, сколько золота он припрятал и сейчас, ни с кем не делясь, может захапать его себе и раствориться где-нибудь в Хазарии… Но такие мысли постарался бы гнать от себя любой человек.

— Нас что, прирежут по-тихому где-нибудь по дороге?

Похоже, Путята наконец перебесился и решил взглянуть на вещи так, как и должен был глядеть на них изначально голова киевского Двора гильдии.

— Вряд ли, — снова попытался пожать плечами Тверд, отчего веревки с готовностью еще больнее впились в