хлеба, заедая его зеленым луком. Приблизившись к Туману, он без особых эмоций отломил от хлеба солидный шмат и не глядя бросил ему. Лучник так же молча поймал угощение, тут же впившись в него зубами. В отличие от Тверда, он почему-то не задумался, где взял всю эту снедь варяг, особенно если учесть, что ни единого медяка у того не было.

— Ты знаешь, что обозначает слово «тархан»? — прервал Путята размышления Тверда о законности пребывания пищи в горле его воев.

— Это хазарское слово. Обозначает «знатное сословие».

— Верхушку воинского сословия, если точнее.

— Зачем спрашиваешь, коль сам знаешь?

— Затем, что не могу взять в толк, что забыл во Дворе гильдии хазарский воевода, который почему-то записан в книге не иначе как купец?

— Чего? — попытался выхватить у купца книгу Тверд. И сразу подумал о том, что гильдиец, когда ему это нужно, может быть гораздо сильнее, чем пытается показаться. Во всяком случае, книгу он не отдал.

— Последним, кто выгружал свои товары перед пожаром в полоцком Дворе гильдии, был купец, который записан как тархан Илдуган.

— Кто? — Тверд вмиг вспомнил сумрачную киевскую ночь, огромный цветок огня на хазарской башне, русских дружинников в охранении посольства.

— Илдуган.

Вот оно что. Выходит, не зря попрекал молодой дружинник Сова своего растяпу десятника. Значит, вот какие подводы вывез ночью из хазарского посольства главный советник Илдуган. И вот почему гильдия в Полоцке горела так свирепо. Хазарское масло, которое питает божественный огонь, — не тухнет.

Глаза Путяты, по мере того как Тверд рассказывал ему о телегах, доверху нагруженных бочками, что вывезены были из Киева хазарами, становились все шире и шире.

— Срочно выдвигаемся в Киев, — наконец сбросил оцепенение купец. — Мы выяснили, что конунг здесь совершенно ни при чем, и лучше бы поскорее известить об этом Светлого князя. Но нельзя, чтобы Аллсвальд узнал первым. Ты ж его видел — он всех хазар в городе перережет. И тогда Киеву придется решать, с кем воевать: с каганом, который такого оскорбления не потерпит, или со своим же данником, смерти которого в случае оной резни наверняка затребуют хазары.

— Да? А кто ж тогда ответит за все полоцкие смерти?

— По всей видимости, Илдуган. Будет объявлено, что он действовал по своей черной воле, и князю будет предоставлена честь казнить поганца по своему усмотрению.

— Но ведь это же… ни в какое сравнение! Этот кровопиец кучу народа вырезал! И в обмен на это — всего лишь одна-единственная голова на колу?

Путята недоверчиво покосился на Тверда.

— Ты будто бы не из Византии вернулся. Да, именно так все, скорее всего, и будет. И называется все это дерьмо, которое мы тут с тобой нарыли, хитрым словом «политика». А придумали ее как раз греки, у которых ты провел столько лет.

По возвращении они обнаружили спешно собирающийся в обратный путь отряд Полоза. О своем решении боярин перед ними отчитываться не стал, да и они спрашивать его не подумали. Хватило и того, что это спешное бегство вполне совпадало с их планами.

Глава 5

Аллсвальдов знак

Ночь стояла тихая. Звездная, безветренная. Где-то в траве цвиркали сверчки, время от времени над головой хлопали невидимые в темноте крылья, да иногда фыркали и ржали лошади. Огонь задорно потрескивал и выстреливал сухие искры. От соседнего костра шел мощный дух мясной похлебки, но никто не был настолько голоден, чтобы подсаживаться к дружинникам из охранения и угощаться из их казана. Хват, дело понятное, не в счет — тот улизнул сразу, как только стреножил лошадей и понял, что у их костра этим вечером будет много разговоров и мало жратвы. Сейчас, должно быть, где-нибудь втихаря опустошал с киевскими воями баклажку с медовухой. Туман, не особо озаботившись пустым брюхом, расстелил на траве плащ, сунул под голову седельную суму, повернулся спиной к огню и вскоре тихо засопел. Пес его, конечно, разберет, спит или слушает, не пропуская ни единого слова. Разницы, впрочем, особой не было — книгочей, несмотря на всю свою ученость, рта без особой надобности не раскрывал.

— В такой спешке ушли из города — и для чего? — ворчал Путята, ломая сухие ветки и подбрасывая их в алчный жар огня. — Для того, чтобы заночевать на голой земле?

— Для воина это не такая уж и невидаль, — пожал плечами Тверд.

— Для воина и ночной бросок не такая уж невидаль. Особенно когда и вправду нужно гнать лошадей. А их гнать надо!

Легкий порыв ветра тронул волосы Тверда и принес с собой далекое тявканье лисы. Не волки — и ладно.

— Боярин же не ведает, чего ради нам нужно торопиться. Так расскажи ему о том, что мы нарыли.

Тонкий прут в руках купца надломился с каким-то особо остервенелым хрустом и был брошен в огонь так, словно стал вдруг для гильдийца злейшим врагом.

— Есть ли резон? Мы снялись из города со всей поспешностью по распоряжению Полоза, а не по моему. Выходит, у него был резон торопиться. Интересно, какой? И какого лешего здесь, в чистом поле, резон этот вдруг куда-то исчез?

Чистым это поле можно было назвать, конечно, с большой натяжкой. Холмистая местность была словно нарочно изрыта оврагами. Самый глубокий из них, словно рана со рваными краями деревьев, тянулся от далекой темной полосы леса, заканчиваясь аккурат у подножия взгорка, где поблескивал первый костер их лагеря. Купчине, конечно, это без разницы, а попробуй про это поле так сказать разведчик его этерии, лично вздернул бы поганца. Или непременно посадил на кол, предложи тот разбить стоянку в месте, которое просто напрашивается стать засадой — нападения тут можно ожидать с любой стороны.

— О ком речь идет? Не обо мне ли?

Голос, словно нарочно желая подтвердить размышления Тверда, прозвучал неожиданно. Путята испуганно дернулся, подскочил было с места, потом, видать, опомнившись, снова сел, продолжая тем не менее слепо таращиться по сторонам.

— Напугал? — хмыкнул Полоз, выныривая из темноты, как из омута, прямо напротив Тверда.

— Пострашнее видали, — краем глаза Тверд уловил движение Тумана. Тот незаметно сунул длинный стилет обратно в сапог. — Ты бы, боярин, в следующий раз топал потяжелее. Тем, кто подкрадывается, не так уж редко стрелу меж глаз шлют. Доказывай потом Светлому, что это не Аллсвальда рук дело.

Полоз уселся на седло, упер тяжелый взгляд прямо в глаза Тверда. Рваный танец огня, подсвечивающий снизу его и без того не особо приветливое лицо, дергающимися мазками света и тьмы малевал на нем совсем уж жуткую