— Наверное, ты прав. Этот не похож на трусливого вора. Но он все равно враг, верно? И третьего дня из–за твоей безумной отваги он едва тебя не убил, дорогой мой! Сколько он уже уложил наших воинов!

— Не больше, чем мы с тобою его родни, братец! — улыбнулся Патрокл. — Ты–то уж точно больше… Гектор страшен, это верно, но мне он интересен. В нем есть что–то великолепное, что–то очень настоящее, как… как в тебе.

— Ну, спасибо за сравнение! Ты мне польстил!

Ахилл усмехнулся и вновь поднял кувшин к губам. Капли молока упали на его смуглую грудь, попали на колено, и лежавший вплотную к нему Тарк осторожно слизнул большим розовым языком белые брызги.

Молодые люди вновь замолчали. Они иногда могли молчать часами и не потому, что им не о чем было говорить. Просто каждый так хорошо знал другого, что иной раз они вели беседы без слов, угадывая, словно прочитывая друг у друга мысли. И в этот раз Ахилл вдруг ответил не на слова Патрокла, а на родившуюся у того мысль.

— И если я не примирюсь с Агамемноном и не вернусь на поле сражения, это бужет стоить слишком дорого… Мы останемся в Троаде еще на долгие годы, и самые отважные найдут здесь смерть. Я же понимаю это, не думай! Но не могу… Не могу, Патрокл!

Это мучительное восклицание вырвалось у героя уже против воли, и он тут же отвернулся, хотя понимал, что Патрокл видит его состояние, даже когда его лицо скрыто тенью.

— Это не ты с ним должен примириться, а он с тобой, — голос Патрокла прозвучал неожиданно жестко, и его всегда спокойные серые глаза остро блеснули и погасли. — Виноват он, Атрид Агамемнон, а не ты, и пускай все будет, как есть, пока…

— Пока Гектор, который тебе так интересен, не разнесет наш лагерь пеплом по равнине! — зло проговорил Ахилл. — А я не умру от моего позора. Ф-фу! Сидеть в шатре и прислушиваться к звукам сражения! И это мне–то, которого называют величайшим из воинов! Я сам себе противен!

— Придумать бы какой–то выход… — проговорил Патрокл задумчиво. — Я давно думаю. Но у меня ничего не получается — не хватает, видно, умишка. Поговори–ка с Одиссеем. Этот придумает все, что хочешь.

— То–то он и придумал идиотскую клятву женихов Елены, из–за которой мы все здесь оказались! — Ахилл рассмеялся коротко и резко, поперхнулся и с трудом откашлялся. — Где тогда был его хваленый ум?

Патрокл вдруг расхохотался.

— Спроси лучше, где был мой ум, когда я шестнадцати лет от роду, царь не царь, а просто вздорный мальчишка — без царства, без богатства, без блестящих надежд на будущее, вздумал свататься к лучезарной Елене, из–за которой лучшие воины и герои готовы были друг друга перерезать! Это каким же надо было быть самовлюбленным и самонадеянным болваном, какое иметь совершенно дурацкое тщеславие?! Все посватаются, а я нет — надо же! И ты ведь тогда смеялся надо мной! Ты–то в двенадцать лет был умнее… Э–э–э, братец, куда нам кого–то укорять! Мне–то уж, во всяком случае…

Он вдруг нахмурился и проговорил уже другим тоном, с настоящей горечью:

— А все же ничего не делается зря… Я ведь неплохой воин. Видишь, и базилевсы говорят, что без меня бы третьего дня кораблей было не спасти! И это, если честно сказать, правда. Уж как ликовал Гектор, когда ему удалось поджечь три корабля! Уж как потешался! А отступая, кричал: «Через три дня выходите в поле снова! А не выйдете, значит, вы — трусы и можете драться только за спиной Ахилла!» Я едва с ума не сошел от злости…

— Значит, завтра снова битва? — невольно встрепенувшись, воскликнул Ахилл.

— Послезавтра, — Патрокл проглотил последний кусочек мяса и вытер губы тыльной стороной ладони. — Агамемнон сказал — нечего нам исполнять приказы Гектора! Когда захотим, тогда и выйдем. На самом деле, надо хотя бы раны залечить… Я‑то цел и невредим, зато мой нагрудник и шлем, ты сам видел, в каком состоянии. И я ума не приложу, что надену! Среди наших трофеев ничего подходящего нет, одолжить не у кого…

Ахилл грустно покачал головой.

— Так уж и не у кого, Патрокл? К сожалению, у меня! Я ведь не буду драться послезавтра с тобой рядом…

Друг базилевса взвился со своего места, от радости едва не ступив ногой в горячие уголья.

— Ахилл! Ты… Ты дашь мне свои доспехи?!

Герой пожал плечами.

— А что здесь такого? Бери, конечно. Они прочнее всех ахейских доспехов и, думаю, всех троянских. Ни у кого таких нет. Только вот они тебе велики, но мы подтянем ремешки, и это не будет слишком мешать… Да не смотри на меня так восторженно! Лучше бы мне самому надеть их… И вот что — обещай мне, нет, поклянись, что не вообразишь себя Ахиллом и не полезешь в этих доспехах сражаться с Гектором!

Последние слова Ахилл произнес уже с настоящей тревогой, кажется, сожалея, что предложил другу великолепные латы, которые могли вызвать в нем еще большую отвагу, доходящую до безрассудства…

— Обещай, что не будешь драться с Гектором! Слышишь, Патрокл? Или я тебе этих доспехов не дам!

— Обещаю, обещаю! Я же не совершенно сумасшедший, немножко–то ума у меня все же есть… Ну не хмурься, Ахилл, прошу тебя! С твоей помощью я для начала хотя бы напугаю троянцев… То–то завизжат с перепугу!

Однако, Ахилл продолжал хмуриться.

— Знаю я тебя… Ох, как хорошо знаю! Ладно, не смотри так… Давай сюда мед и вторую лепешку. Доедим это все и, уж прости, я хочу спать. Ночами, в шатре, мне не спится, а здесь так спокойно и тихо.

Патрокл улыбнулся и, набрав в опустевший кувшин воды, благо она стекала струйками по стене грота, тщательно залил еще тлеющие уголья их костерка.

Некоторое время спустя друзья крепко спали, растянувшись один на постели из ветвей и листьев, другой — на мягком мху. Вдвоем они заняли треть пространства небольшого грота. Их огромный золотистый пес тоже задремал, устроившись возле входного отверстия, надежно скрытого ветвями кустов. Он спал чутко, положив тяжелую голову на передние лапы, подрагивая во сне ушами и при каждом шорохе или звуке, что долетали из леса, морща и напрягая нос. Но обоняние не говорило ему ни о какой опасности, все было спокойно, и пес не просыпался.

* * *

На этом месте Мише пришлось прервать чтение. Часы показывали без четверти одиннадцать, и надо было поспешить, чтобы успеть на последнюю электричку. И Аня волнуется…

Аня, конечно, волновалась, но вида не показала. Предложила поужинать и быстренько собрала на стол. Когда же Михаил, давясь горячей котлетой, захлебываясь и сбиваясь, рассказал ей о том, что успел прочитать, она задумчиво откинула на спину свою тугую, бронзовую косу и проговорила:

— И когда ты снова поедешь?

Миша посмотрел на жену умоляюще.

— Мы договорились с Александром Георгиевичем на послезавтра. Понимаешь, через неделю мне снова ехать за шмотками, так хотя бы что–то успеть…

— Я с тобой поеду, — просто, без нажима, но тоном твердой решимости сказала Анна.