– Да ты террористка самая настоящая, – улыбнулся Никита,тяжело усаживаясь в единственное драное кресло.

– Если бы, – вздохнула Зинуля, – террористы знаешь какиеденьги зарабатывают? Впрочем, ты, наверное, лучше меня знаешь. Ты ведь у насавтор модных криминальных романов. А я всего лишь бедная художница. «Нет, я вамскажу: нет хуже жильца, как живописец: свинья свиньей живет, просто не приведиБог». Ну-ка, давай, Ракитин, на счет раз, откуда это?

– Гоголь Николай Васильевич. «Портрет», – машинально ответилНикита и подумал, что цитата как нельзя кстати. В комнатенке и правда былнесусветный бардак.

– Молодец, – одобрила Зинуля, – держишь форму. А я уждумала, ты совсем опошлился.

– Почему?

– Видела твои обложки. Кто такой Виктор Годунов? Модныйсочинитель. А что модно сейчас? Что вообще модно? Пошлятина, гадость. Скажи мнечестно, зачем тебе это надо? Неужели только деньги?

– Огромные деньги, Зинуля. Колоссальные, – ухмыльнулсяНикита, – вот сейчас наконец я потихоньку выхожу на уровень среднего чиновникакакой-нибудь небольшой, не слишком преуспевающей фирмы.

– Да ты что? Ты же очень популярный! Ты должен многополучать.

– Чтобы получать много, надо не романы писать, а все времясчитать деньги. Я уж лучше буду сочинять, а мои издатели пусть занимаютсябизнесом. Каждому свое.

– Но они делают деньги на твоих романах.

– Не только. У них огромное количество авторов. Помнишьзнаменитую присказку советских продавщиц: «Вас много, я одна»? Вот, они у себяодни, а писателей много.

– Издательств тоже немало, – заметила Зинуля.

– Крепких, по-настоящему прибыльных – единицы. Раз онисумели стать такими, значит, они правы и по-своему талантливы. И если при этомим удается покупать меня дешевле, чем я стою, значит, я дурак, а они умные.

– Ракитин, кончай выпендриваться, – поморщилась Зинуля, –так нельзя жить. Тебя надувают, а ты ушами хлопаешь.

– Почему надувают? Действуют по законам бизнеса.

– Так ты тоже действуй по этим законам. – Они такие пошлые,эти законы, такие скучные, – произнес Никита, зевнув во весь рот, – и требуютпостоянной озабоченности, суеты. Станешь суетиться, сам не заметишь, какразучишься писать романы. Плетение словес останется, но это уже будут мертвыеслова. А они, как сказал классик, дурно пахнут. Бывает, сочинитель начинаетнеплохо и от первых аплодисментов сходит с ума, ему кажется, мало и денег, иславы, он ожесточенно торгуется с издателями, дергается от постоянного зуда,что его недооценивают, обманывают, строят козни. Он бросается даватьбесконечные интервью, хочет себя все время видеть в телевизоре, как фрекен Бокиз «Карлсона», начинает активно действовать локтями, расталкивая других, мускулатурау него развивается, локти становятся железными, а вот мозги начинают потихонькуотмирать, как рудимент. Смотришь, а писать он уже не может. Все скучно, мертво.Тот слабенький, но неплохой потенциал, который имелся вначале, уже потерян,смят под напором животного прагматизма. Чтобы хорошо писать, нужно бытьвнутренне свободным от суеты и зависти. НУЖНЫ сильные ясные мозги, а вовсе некрепкие локти.

– Но если ты не можешь на своих романах заработать большиеденьги, тогда зачем?

– А ты зачем рисуешь?

– Я художник.

– А я писатель, вот и пишу романы.

– Детективы, дешевое чтиво. «Тупоумие, бессильная дряхлаябездарность… Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобвыкшаяся рука,принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!» –торжественно процитировала Зинуля и тут же надулась обиженно:

– Дурак ты, Ракитин. Дурак и болтун.

– Ты что, всего Гоголя наизусть знаешь? – вялопоинтересовался Никита. Его клонило ко сну. Кресло было хоть и драное, новполне удобное. Зинуля кинула ему ватное одеяло, он согрелся, и глаза сталислипаться.

– Не всего. Только отдельные куски. А память у меня, кактебе известно, исключительная. Я ведь русскую литературу люблю бескорыстно.Сама ни строчки не сочинила за всю жизнь. Никогда не думала, что из тебя,Никита Ракитин, вылупится автор криминального чтива Виктор Годунов. Лично яникакого такого Годунова не знаю и знать не хочу.

– Ты хотя бы одну мою книжку открывала?

– Разумеется, нет. Я такую пакость принципиально неоткрываю.

– Вот сначала прочитай хотя бы пару страниц любого моегоромана, а потом говори.

– В том-то и дело, что ты, Ракитин, пакость написать неможешь. Тебе это генетически не дано. За тобой минимум пять поколений суниверситетским образованием. Тебе плохо писать совесть не позволит. Но тыпредатель, перебежчик. Ты не подстраиваешься под массовый спрос, но встаешь вряды тех, кто уродует сознание людей, кто пичкает читателя камнями вместохлеба.

– Кроме камней и хлеба, есть еще жвачка, леденцы. Они,конечно, тоже могут быть разного качества.

– Не морочь мне голову, Ракитин. Ты все равно меня неубедишь, будто занимаешься своим делом. Твое дело – литература, а вовсе некриминальное чтиво. Я допускаю, что у тебя получается очень хорошо качественно,но все эти братки, вся эта криминальная гадость к искусству отношения не имеет.Представляю, что бы сказала бабушка Аня.

– Она бы сначала прочитала мои книги, а потом уж сталаговорить, – зевнув, возразил Никита.

– А я вот говорю, не читая. Не собираюсь я читать ВиктораГодунова. Мне этот господин безразличен. Он занят низким ремеслом. Но НикитуРакитина я люблю всей душой, читаю и перечитываю с большим удовольствием до сихпор, хотя он, сукин сын, исчез на пять лет, забыл дорогую подругу детстваЗинулю. А Зинуля, между прочим, за это время дважды чуть концы не отдала и втрудные минуты своей беспутной жизни была бы очень рада хотя бы одной роднойроже рядом. Но вы все меня забыли. Все. Ладно, поэта Никиту Ракитина я прощаю.Он писал настоящие стихи.

Тоска, которой нету безобразней, выламывает душу по утрам.Всей жизни глушь, и оторопь, и срам, всех глупостей моих монументальность, ижалобного детства моментальность, и юности неряшливая спесь, и зрелостибулыжные ухмылки, гремят во мне, как пятаки в копилке, шуршат, как в бедномчучеле опилки, хоть утопись, хоть на стену залезь…

Спасибо, – улыбнулся Никита, не открывая – спасибо, чтопомнишь. Слушай, Зинуля, у тебя нет знакомых, которые могут сдать квартиру намесяц или хотя бы на пару недель?

– Для кого?

– Для меня.

– Та-ак, – Зинуля прошлась взад-вперед по крошечной комнате,заложив руки за спину и насвистывая первые аккорды «Турецкого марша», потомрезко остановилась напротив Никиты и спросила: