Вспомним и Светлану Васильевну – главную героиню фильма «Время желаний». Здесь в прямом смысле реализованы последствия нарциссического способа жизни: стремление главной героини к внешним атрибутам успеха убивает ее отношения – в фильме муж умирает от разрыва сердца из-за стрессов на новой «престижной» должности, куда она его с большим трудом «пристроила». Такой образ героя несет в себе негативную коннотацию, он не вызывает симпатии, скорее порицается.

А вот похвальный, «правильный» вариант нарциссизма в советской трактовке – это передовик производства, герой, который добивается значительных успехов на поприще роста благосостояния Родины. Любопытно, что часто такой герой в советском кино – женщина.

В нашей стране, понесшей многомиллионные потери мужского населения в годы ВОВ, роль женщины перегружается, и перед ней встают противоречащие друг другу задачи. С одной стороны, на ее плечи ложится мужская нагрузка: ей нужно вставать к станку, восстанавливать страну после войны, поднимать детей, строить светлое будущее своими руками. С другой – она должна быть женой и матерью, обслуживать интересы мужчины, оставаться в его подчинении, поскольку, несмотря на функциональный послевоенный матриархат, наше общество пропитано патриархальными ценностями. Образ советской женщины – выносливая, сильная, яркая, но знающая свое место – представляет собой дикую противоречивую смесь феминизма и махрового патриархата.

Образ советского мужчины – инфантильный невротик, в меру выпивающий, изменяющий, зависимый, но гордый. И это логично: мужчин в послевоенной стране меньшинство, и они не находятся в ситуации конкурентной борьбы за женщин. Наоборот, каким бы ни был мужчина, он желанный объект, а спрос на него велик, поскольку перед советской женщиной стоит совершенно шизофреническая задача – обязательно выйти замуж и родить детей. Шизофреническая[18] потому, что невозможно всем женщинам быть замужними при значительном численном дефиците мужчин. Тем не менее необходимость восполнить демографическую дыру формирует некий стандарт «правильной» советской женщины: она должна и страну поднимать, не покладая рук, и род продолжать без отрыва от производства. В таком обществе мужчина инфантилизируется, и образ маменькиного сынка все часто встречается в кино, как и образ матери-одиночки.

Из-за статистического гендерного перекоса любовные треугольники и адюльтеры становятся общенациональным феноменом, который присутствует во многих фильмах советской эпохи начиная с 1970-х.

Что касается устойчивой пары «сильная, активная нарциссичная женщина + пассивный, но гордый невротичный мужчина», то этот тандем можно встретить во многих фильмах того времени. Два самых ярких примера – культовые советские фильмы «Москва слезам не верит» и «Служебный роман».

В первом случае Катерина, став жертвой негодяя-приспособленца (кстати, маменькиного сынка) и, конечно же, матерью-одиночкой, проходит настоящее мифологическое путешествие героини, достигнув небывалых высот, успеха и независимости, при этом сохранив прекрасные отношения со своей дочерью. Казалось бы, торжество идей феминизма и отличная драматическая арка. Но не тут-то было: всем понятно, что Катерина глубоко несчастна, потому что нет у нее мужчины, и от безысходности она заводит роман с женатым человеком (вот и адюльтер). Счастье же сваливается на нее в виде Гоги – общительного невротика в грязных ботинках, который в меру выпивает, звезд с неба не хватает, но зато очень гордый и никогда не позволит женщине управлять собой, да еще и зарабатывать больше него. Любопытно, что история успеха Катерины показана с помощью простого монтажа: вот она с новорожденной дочкой, измученная ночным штудированием учебников в крошечной комнатке в общежитии, заводит будильник и ложится поспать хотя бы час. Просыпается Катерина уже директором производства. Создателям фильма не интересно, как приезжая мать-одиночка пробивается в огромном чужом городе с самых низов, преодолевая препятствия на своем пути, – это как бы само собой разумеется, в этом ведь нет никакой сложности для нормальной советской женщины. А вот ее отношениям с Гогой с его сложносочиненным внутренним устройством посвящена вся вторая серия фильма.

В «Служебном романе» мы знакомимся с героиней, уже достигшей карьерных высот, и все перипетии строятся на истории ее отношений с невротичным и слабым, но гордым Новосельцевым. И здесь мы тоже сталкиваемся с тем, что успешная женщина – это не женщина вовсе, и ей стоит пройти арку трансформации, развив в себе женственность для завоевания сердца Новосельцева.

Этого же слабого, невротичного, но гордого героя мы видим и в «Иронии судьбы» (вновь в исполнении Андрея Мягкова), где он разрывается между тремя женщинами – мамой, невестой Галей и яркой роскошной Надей. Герой-невротик опять не только завоевывает женские сердца, но непостижимым образом одерживает победу над прагматичным «деловым» Ипполитом (что перекликается с противопоставлением Гоги и Рудольфа, отца дочери Катерины из фильма «Москва слезам не верит»).

Все описанные выше феномены – это наши культурные коды, которые подсознательно влияют на нас по сей день.

Одновременно с общей невротизацией и апатией, болезненной смесью патриархальности и прогрессивной феминизации, вызванной гендерным «перекосом», советскому социуму того времени были свойственны ценности, характерные для общества, которое в западных странах принято называть технологическим. Родители заняты на работе, у них, как правило, нет времени на воспитание детей. Эта функция чаще всего делегируется различным институтам: яслям, детским садам, школам, пионерским лагерям, пятидневным интернатам. В свободное время дети преимущественно предоставлены сами себе. Самостоятельность детей проявлялась в обслуживании себя в быту, в поиске себе занятий. Естественно, в таких условиях эмоциональная привязанность и близость между родителями и детьми ослаблялась и внутренний мир ребенка, его переживания не являлись приоритетом при воспитании. От детей требовалось послушание, «удобство» и самостоятельность в быту. Эти тенденции перекликаются с аналогичными трендами в западном обществе, приведшими впоследствии к формированию пограничного поля. Однако, в отличие от западной модели, стабильная сеть советских социальных институтов, задействованных в воспитании, какое-то время удерживала общественные процессы на невротическом уровне, «защищая» их от пограничной нестабильности.

Итак, 1970-е гг. можно условно назвать невротическим застоем. При неврозе, с одной стороны, есть стабильный жизненный фон, который не дает «вылететь» в пограничную зону турбулентности, а с другой – психологический рост и взросление ограниченны и блокируются. В итоге человек стагнирует, живя однообразной скучной жизнью, в которой не светит ничего нового и свежего.

В какой-то момент накопленная, подавляемая долгие годы сепарационная агрессия переплавляется в деструкцию, разрушение существующего фона, и начинается период распада монолитного Советского Союза, эпоха перестройки, которая уже ближе к пограничным феноменам. Отражением этого процесса в кино становится появление героя-бунтаря в 1980-е.