Я официально стал настоятелем прихода в субботу 25 марта 1944 года[55]. На этих территориях отмечаются многие праздники, упраздненные Пием X. Среди них и Благовещение. В конце проповеди я рассказал об аудиенции у Папы и торжественно передал его апостольское благословение всем страждущим этой земли. Моя паства возрадовалась этим словам, и на следующий день, в воскресенье, меня попросили повторить их снова для тех, кого не было на праздновании Благовещения.

Предзнаменования, сопровождавшие начало моего апостольского служения в Одессе, были хорошими: Архангел, приносящий Благую Весть Святой Деве, благословляющий Папа.

По правде говоря, среди стольких опасностей и сомнений по поводу сегодняшнего и завтрашнего дня мы остро ощущали необходимость помощи свыше. Именно в те дни началось отступление немецко-румынских войск. В течение двух недель не было ничего, кроме взрывов мин, стрельбы и ужасов насилия над населением: взрывали портовые сооружения, водопровод, электростанции, автодороги, железнодорожное полотно и т. д.

Насилия со стороны регулярных и нерегулярных войск, мародеров и бандитов и со стороны властей. Нацисты хватали взрослых мужчин и молодежь, юношей и девушек, чтобы увезти их с собой или уничтожить, они не хотели оставлять трудоспособное население в руках врага. Ходили слухи, что схваченных расстреливали за городом. Говорили и о каких-то баржах, где в трюмах открывалось дно, чтобы топить жертвы. Люди бесследно исчезали днем и ночью.

Мы боялись и за себя, и за своих друзей. Один из моих прихожан предложил мне укрыться у партизан, но я предпочел остаться на своем месте. Последние три или четыре дня мы решили спрятать на чердаке французской церкви молодую пару, Александра и Станиславу, которых я недавно обвенчал[56]. Станислава из польской семьи, католичка, Александр русский, крещенный в православии, но перед венчанием перешедший в католичество. Оба очень славные! Мы решили спрятать их в нашей маленькой церкви, где сами проживали, что, конечно же, было очень рискованно.

Однажды воры что-то украли в соседнем дворе. Но нас ангелы хранили. Только однажды, когда я открывал калитку, ко мне подошел какой-то тип. Я его спросил, не боязно ли ему одному на улице в это страшное время, когда все люди прячутся. Он ответил, что не все боятся и не все прячутся; потом сказал, что в один из ближайших вечеров ко мне придут. Я сказал, пусть приходят, в моем доме нет ничего ценного. Увидев на противоположном тротуаре военного, я воспользовался этим: вошел и захлопнул калитку. Никто не приходил. Так я и не понял, воры это были или партизаны.

Однажды приходил человек, который наверняка был от партизан. Он вошел в ризницу, спросил мой адрес. Пономарь и присутствовавшие женщины встревожились, но я дал адрес. Сопротивляться было еще хуже, тем более что я не знал, действовал он от имени законных или незаконных властей. Впрочем, ни те, ни другие не внушали доверия. В такие минуты полного бессилия особенно ощущается необходимость слепо довериться воле Провидения.

И оно о нас заботилось, поэтому на Страстной неделе мы достаточно регулярно проводили богослужения. В Пасхальное воскресенье рано утром отслужили мессу, которую католики в этих местах называют мессой воскресения Христова, потому что ей предшествует крестный ход со святыми дарами. На этот раз крестный ход мы провели внутри церкви. На одиннадцатичасовой мессе с песнопениями было очень мало народу. Вся служба прошла под взрывы бомб, мин и артиллерийских снарядов. Когда мы вернулись домой, на улице практически не было ни души. Тут и там лежали трупы. Если память мне не изменяет, комендантский час действовал с 15 часов. Мы заперлись дома в ожидании дальнейших событий.

Утром пасхального понедельника, проснувшись в тишине и увидев, что по улицам города шагают солдаты Красной армии, мы испытали облегчение, немного похожее, вероятно, на то чувство освобождения, которое испытал избранный народ, когда очутился на другом берегу Черного моря. Наконец мы были свободны от кошмара последних десяти дней, исчезла угроза анархии, фронт уходил все дальше и дальше.

На богослужении во французской церкви присутствовало много верующих, я напомнил им о причине их радости (в угоду новым властям) и обратился ко всем с просьбой возблагодарить Господа за то, что Он уберег нас от многих опасностей.

Первого красноармейца я увидел в храме Св. Петра. В этот час там было пусто. Он вошел, с любопытством огляделся, долго стоял перед алтарем, потом, повернувшись ко мне, спросил: «Что это за церковь?» — «Это католическая церковь», — ответил я. Он вытащил из кармана деньги, купюру в один или три рубля, и пожертвовал их, попросив у Господа защиты от гибели на фронте. Это был первый обол в советских деньгах, пожертвованный Католической Церкви.

Во второе воскресенье Пасхи (воскресенье in Albis) прошло торжественное богослужение, первое после прихода советских войск. Храм был до отказа заполнен, видимо, людям хотелось вознаградить себя за слишком скромную Пасху, некоторыми и вовсе пропущенную. И я тоже вознаградил себя, когда поднялся на амвон, чтобы толковать Евангелие: верующим и сомневающимся, как Фома, я привел неоспоримые доказательства божественности Господа нашего, Иисуса Христа, основанные на неопровержимости Его Воскресения. В то утро я говорил с таким пылом, что многие прихожане испугались за меня, думая, как бы неверующие и даже воинствующие атеисты, которые наверняка были в церкви, не захотели отомстить мне своими обычными способами.

Но для часа тьмы срок еще не настал. Пока светил день, и не было опасности споткнуться.

Первые впечатления были, таким образом, хорошие. Но уже являлись предвестия будущих бурь. Обнаруживались все новые следы жестокости нацистов и их сообщников, мы предчувствовали, что это приведет к дальнейшей мести. На несколько дней были выставлены на всеобщее обозрение останки примерно пятнадцати человек, наполовину спаленные огнем. Их нашли в подвале, где эти люди укрывались сами, а возможно, были загнаны немцами. Убийцы подлили бензина и подожгли подвал. Пламя охватило людей, когда они были не то живы, не то только что задушены, — тела лежали обугленные и скорченные. Среди них были тела женщины и ребенка лет трех-четырех. Это было самое душераздирающее зрелище, но были и другие ужасы. Многие семьи оплакивали исчезновение родственников. Некоторых находили убитыми по подвалам; других не находили ни живыми, ни мертвыми. Потом в окрестностях города обнаружили недавно вырытые и вновь засыпанные ямы, и там были найдены многие из пропавших.