атрибутика здесь отсутствует полностью. Зато путь от ворот «до самаго городка Сен-Дени» прописан детально — «прямая перспектива, то есть большая дорога с двумя побочными по меньше, с деревьями в 4 ряда, вымощенная в середине, длиною 8 верст (2 lieues)» (№ 22).

Аббатство Сен-Дени, согласно преданию, было образовано на месте, куда Дионисий, спустившись с холма Монмартр, пришел, держа в руках свою отрубленную голову и продолжая чудесным образом проповедовать. Излагая этот сюжет в рукописи «Жизнь С‐го Дионисия Ареопагита», Каржавин также опирался на церковное предание[274]. Но не менее важным ему представлялось то, что он видел своими глазами: «в разных местах, где сей святой мученик останавливался и отдыхал, поставлены великолепные древней готфской архитектуры столпы, которые и по ныне стоят в целости». Примечание к слову «отдыхал» — «или, как народ париской говорит, целовал свою голову, то есть прижимал ее к своему сердцу»[275] — по всей видимости, можно отнести к устному свидетельству «из первых рук». Не приходится также сомневаться, что иконография «Дионисия-кефалофора» (главодержателя) была ему хорошо известна; попытка (впрочем, не очень удачная) воспроизвести этот сюжет на титульном листе путеводителя по Сен-Дени (ил. 21) — еще одно тому подтверждение. Здесь же он поместил в качестве эпиграфа пророческие слова, сказанные Дионисием в Илиополе египетском во время солнечного затмения, произошедшего в момент распятия Христа: «Или Бог / Или естество страждет / Или весь мир погибнет» — слова, которые в своем «Житии» вспоминал и мятежный протопоп Аввакум.

Ил. 21. Св. Дионисий-кефалофор — рисунок Ф. В. Каржавина (1790)

Трудно сказать, что больше влекло Каржавина в Сен-Дени — склонность к сверхъестественному или желание увидеть королевские реликвии. Во всяком случае, фигура Дионисия Парижского присутствует во многих его записях. Так, в альбоме им отмечена на плане Готье «гора Мучеников» — пустынный холм на северо-западе от Парижа с силуэтом «девичьего монастыря свят. Дионисия Ареопагита» на вершине, где за проповедь христианства был обезглавлен апостол Галлии. Позже это место стало наиболее почитаемым среди христиан. В принадлежавшей монастырю приходской церкви Св. Петра на Монмартре, заменившей в XII веке первую, меровингскую базилику, посвященную Дионисию Парижскому, Каржавин видел «камень из чернаго мрамора», обозначавший место казни святого — «где голову ему отрубили» (L).

При этом, похоже, его не очень интересовали новые места культа Дионисия на Монмартре, как часовня Святых мучеников (Sanctum Martyrium), возведенная в начале XVII века над обнаруженной строителями криптой с тремя захоронениями, которые монахини из верхнего монастыря сочли принадлежащими Дионисию и его спутникам. А ведь именно к этой часовне на южном склоне холма направлялся основной поток паломников со всего королевства[276].

В начале 1788 года сорокатрехлетний Каржавин, вернувшись в Париж после долгого отсутствия, обнаружил ландшафт «горы Мучеников» сильно измененным: «<…> ныне оная гора вся застроена дворами обывательскими» (L). Эту запись он сделал в то время, когда аббатство на Монмартре, упраздненное 16 августа 1792 года согласно революционным законам, подверглось разрушению вместе с Sanctum Martyrium, а его настоятельницу, аристократку Марию-Луизу де Лаваль-Монморанси, ждала гильотина, установленная на площади Трона в Сент-Антуанском предместье (1794).

Железная маска

Тайна знатного узника эпохи Людовика XIV, более тридцати лет содержавшегося в разных тюрьмах безымянно, а после смерти (1703) известного под именем Железной маски, возбуждала всеобщий интерес на протяжении всего XVIII столетия. «Как только в Париже заходит речь о Бастилии, — писал накануне революции Луи-Себастьян Мерсье, — тотчас же начинаются рассказы о Железной маске. Каждый рассказывает эту историю по-своему, и к фантастическому рассказу примешивают собственные, не менее фантастические соображения»[277].

В парижском альбоме также не обошлось без упоминания Железной маски. Свои соображения на этот счет Каржавин изложил в комментарии к гравюре с видом монастыря Валь-де-Грас, построенного, как следует из подгравюрной надписи, в 1668 году королевой Анной Австрийской, в связи с обетом, данным ею тридцать лет назад, когда она молила о даровании королевству наследника. Дофин появился на свет в 1638 году, а еще через семь лет будущий «король-солнце», согласно обету своей матери, заложил первый камень в основание грандиозного купольного храма Нотр-Дам-дю-Валь-де-Грас.

Перевод подгравюрной надписи, составляющий основу комментария Каржавина, обильно пересыпан его репликами, заключенными в скобки. Таким образом он излагал версию Вольтера, согласно которой умерший в Бастилии таинственный узник был незаконнорожденным старшим братом Людовика XIV[278]. «Брата его старшаго погубила», — обвинял он в злодеянии королеву, уточняя припиской сверху: «железную маску». А чтобы сомнений не оставалось, еще раз в конце приписал: «погубленной старший брат, Маска железная, умерший в Бастилии» (№ 16).

Между тем в 1790‐е годы появилась очередная версия «Железной маски», на этот раз основанная на апокрифических мемуарах маршала Ришелье, выпущенных Ж.-Л. Жиро-Сулави[279]. В них утверждалось, что загадочный узник был братом-близнецом Людовика XIV. Как известно, «русский путешественник» Николай Карамзин, ознакомившись в Париже с «мемуарами маршала Ришелье», отнесся к ним скорее скептически[280]. Каржавину новая версия, напротив, показалась убедительной, что подтверждают его инскрипты на страницах «Французской галереи» Ж.-Б. Ресту (1771)[281], судя по содержанию, относящиеся к 1790‐м годам. Рядом с упоминанием в тексте сыновей Людовика XIII — будущих Людовика XIV и Филиппа I Орлеанского — он, подчеркнув имя первого, приписал на поле: «И железная маска. Близнецы. Два дофина»[282].

Варфоломеевская ночь

Тема религиозного фанатизма и свободы совести — одна из наиболее острых в дискурсе французского Просвещения, где нередко так или иначе затрагивались события, вошедшие в историю Франции под названием Варфоломеевской ночи.

Массовая резня гугенотов в Париже, учиненная католиками в ночь на 24 августа 1572 года (день св. Варфоломея), и двести лет спустя продолжала вызывать широкий отклик во всех слоях общества. «В истории не найдется преступления, которое может сравниться с Варфоломеевской ночью», — писал в «Трактате о веротерпимости» (1763) Вольтер в связи с делом казненного в Тулузе протестанта Жана Каласа, получившим огромный общественный резонанс именно благодаря выступлению философа в его защиту. За судебным процессом следил весь Париж. Трудно себе представить, чтобы эти события не задели восемнадцатилетнего Каржавина, явно неравнодушного к проявлениям религиозного фанатизма. Он был пристрастным читателем одного из наиболее последовательных просветительских изданий, Journal Encyclopédique, публиковавшего актуальные статьи на тему религиозного фанатизма и толерантности; тома журнала за 1765 и 1775 годы со следами его чтения хранятся сейчас в Музее книги РГБ[283].

Комментируя гравюру «LE PALAIS en la Cité» (№ 1), Каржавин обращает внимание и на объекты, расположенные вне острова Сите. В поле его зрения прежде всего оказалась древняя королевская «церковь