Потому что иначе они бы просто убили меня на месте, вдруг подумала она.

Тьма давила на широко раскрытые глаза, словно воздух внезапно обрёл вес кирпичей. Молли лежала, мало-помалу погружаясь в странное оцепенение, в то самое, когда начинают приходить видения. Она возвращалась обратно в Норд-Йорк, и это, судя по всему, был Норд-Йорк, где вообще ничего не случилось, – вот её родной дом, гостиная, Фанни, накрывающая на стол, Джессика, с улыбкой что-то говорящая братцу, ероша ему волосы. Вот её, Молли, комнатка, шипит паровая головка, сама собой ползая по кульману, копируя некий чертёж.

Всё как прежде. На кровати осталась кукла – ай, ай, забыла убрать в шкаф подальше от зоркого Билли, заметит – задразнит до смерти. Вот учебники… тетради… перо с чернильницей… книжки… новые, ещё не разрезанные…

Мирная, счастливая жизнь.

Хотела б ты отказаться от силы, Моллинэр Эвергрин?

Тишина, адская тишина в «стакане».

Хотела бы ты всё вернуть? Сделать всё как было?

Нет. Никогда. Я не отдам того, что делает меня – мною. Госпожа Старшая показала мне путь – там, в подземельях Зверя Земли.

Она зажмурилась. Пялиться в нагую тьму вдруг стало страшно.

Где-то пробирается бесконечными коридорами Найт-холла крошечная мышка Ярина. Где-то в морских глубинах сжимаются и разжимаются тела стремительных кракенов. Ещё дальше, в бескрайних лесах за Карн Дредом, держат куда-то путь госпожа Старшая и оборотни. Госпожа Старшая? Значит, поправилась? Ура!..

Она, Молли, не одна, она не брошена. Сила вернётся, и тогда…

Жаль, что исходный замысел приходится оставить. Молли он нравился. Решительный и элегантный, да, элегантный. А теперь ей просто надо выбраться отсюда.

Она вслушивалась в себя, вглядывалась – и тихо улыбалась во мраке, потому что медленно, постепенно, по капле, но растраченная так по-глупому сила возвращалась. Скоро, скоро её «локоть-ладонь-пальцы!..» раздастся вновь, хоть и беззвучно.

Однако это не ответит на вопросы, на те самые проклятые вопросы, которые так хорошо умеет задавать госпожа Старшая.

Что за «истинную пустоту» имел в виду маркиз Дорсет?

Что она даёт?

Почему так важна?

Почему лорды придают ей такое значение?

Какой «баланс» поддерживают они с её помощью? Да, они способны как-то не то поглощать, не то рассеивать магию – её магию в частности. Но Спенсер явно имел в виду нечто большее.

Нечто много большее.

Это отсутствие магии, да. Но не просто отсутствие. Молли вспоминала подземелья Норд-Йорка, клинки пэров, словно выпивавшие силу, вбиравшие её в себя. И первая схватка с ними в работном доме, и последняя, на окраине города, и это злосчастное «испытание» – было, было у лордов нечто, способное вбирать её магию.

Вбирать – и что?..

Её пламя не тронуло Джонатана Спенсера и Эндрю Бедфорда. Они выстояли. Тем или иным способом, но выстояли.

Правда, выстояли они не совсем сами по себе. Их клинки, те самые, что «стóят дороже дредноута». Всё дело в них? В их особых качествах? Они способны не то поглощать, не то рассеивать силу, и понятно тогда, почему даже самые могущественные из схваченных малефиков, даже погибая, так и не сумели вырваться. Так?..

Нет, врёшь, даже если и так, я всё равно выберусь, зло подумала она, вновь открывая глаза.

Выберусь!

Ради мамы и папы, ради братика. Ради Таньши, ради госпожи Старшей, ради её сестёр и…

И ради него.

Когда в душе у неё обосновалась, уютно свернувшись пушистой кошкой, спокойная, неколебимая уверенность, что она хочет его видеть и хочет быть рядом, сама Молли не знала. И не пугалась уже этого понимания.

Мы сражались плечом к плечу, и это было прекрасно.

Молли ощутила, что улыбается, но не краснеет. Ей не стыдно, ей нечего стыдиться.

Она выберется, как выбрался бы он.

Почему-то она не сомневается, что её Медведь обязательно бы отсюда вышел.

Молли слушала и слушала возвращающуюся силу. Как ни странно, ей не хотелось ни есть, ни даже пить. Она просто ждала.

И дождалась. Наверху лязгнул металл, что-то зашипело, сдвинулись тяжёлые засовы. В потолке вспыхнул круг света, и Молли поспешно зажмурилась, закрываясь ещё и локтем – привыкшие к темноте глаза нестерпимо резало.

– Блэкуотер! – глухой, искажённый голос, словно идущий через маску. – Встать!

Молли медленно поднялась, осторожно подпуская к глазам свет.

Вновь шипение, сверху спускается петля.

– Влезайте, – приказал голос. – Ухватитесь за канат. Руки остаются на виду! И помните – мы вас держим на прицеле.

Молли пожала плечами. Сила ещё не вернулась, во всяком случае, не в количествах, требуемых для серьёзного боя. Пожалуйста, подержу я вам руки на виду, коль уж вы так трясётесь…

Жужжала лебёдка, петля больно врезалась под мышки, таща Молли наверх. Вот и горловина люка – свет – и четыре фигуры в массивной броне, узкие смотровые щели шлемов, казалось, источают страх и ненависть.

Ей сковали руки, надели кандалы и на ноги. Молли не сопротивлялась. Сейчас это не имеет значения, потому что у неё не хватает силы. А когда силы хватит… тогда это тем более не будет иметь значения.

Когда её сковали, из низкой дверцы вынырнула пара затянутых в чёрное фигур, в масках, полностью скрывавших лица. Выправка выдавала военных или, самое меньшее, офицеров Департамента.

– Сюда. – Её грубо толкнули в спину.

Серые бетонные стены, ещё одна дверь, низкая, узкая…

Брызнули в лицо прожектора. Беспощадный свет, слепящий и режущий, как и всё здесь, на Острове Крови.

Амфитеатр, тот самый, где имело место её «испытание». Заполненные зрителями ряды; однако Спенсера что-то не видно и сцена изменилась разительно.

В своём кресле на колёсах восседал в самом центре герцог Норфолк, скрестивший на груди руки и имевший вид барина, раздражённого до предела глупостью или нерасторопностью слуг.

А окружал его целый лес самых причудливых аппаратов, аппаратиков и аппаратищ, какие только доводилось видеть Молли. Широкие раструбы направлены на некое пустое место примерно в семи-восьми футах от рассевшегося лорда; гофрированные трубы тянулись к охватывавшим запястья, щиколотки, предплечья и шею Норфолка толстым стальным браслетам. Хотя – стальным ли?..

Было тут ещё множество всяких других труб, циферблатов, цилиндров и прочей машинерии.

Сам престарелый герцог глядел на Молли с какой-то особой гнусностью, издевательски изогнув бровь. Было в этой полуухмылке-полуусмешке что-то нечеловеческое, что-то змеиное – не просто от змеи, которой, в общем, до человека никакого дела нет и никогда не было, но от змеи сказочной, из мифов и легенд, где «народ Змеи» или сами змеи всегда представлялись страшными, извечными врагами.