пустоте океана время управлялось часами и свистком, и недели исчезали в ритме дня и ночи. Время от времени возникало волнение, когда видели парус или когда вспыхивала ссора, которую боцману приходилось прекращать. В противном случае рутинная работа могла быть прервана, когда капитан отдавал приказ по каютам провести учения со стрелковым оружием или абордажными саблями. В основном часы, проведенные в море, проходили без каких-либо событий, скуку нарушала только занятость повседневными делами.

В качестве матроса полубака Мунго спал в гамаках вместе с мужчинами и мальчиками. Из всех трудностей парусной жизни самым трудным для него было отсутствие уединения. Спать, есть, писать в дневнике, даже гадить в нужнике - все это происходило в присутствии других мужчин. Мунго жаждал свободного времени, которое он проводил в сетке у кончика бушприта, когда кливер вздымался над ним, читая все, что он мог найти по навигации и управлению кораблем. Он с головой ушел в изучение морского дела. Поначалу это было сделано для того, чтобы отвлечь его от мыслей о Честере и Камилле, но вскоре его рвение привлекло внимание Стерлинга. Капитан разрешил Мунго брать книги из своей каюты и позволил ему попрактиковаться в чтении секстанта и измерении курса. После своих путешествий в Англию Мунго считал себя вполне компетентным мореплавателем; теперь он понял, как много ему еще предстоит освоить.

Мужчины относились к Мунго настороженно. Сухопутный бродяга, привыкший к кораблю, как к старой соли; джентльмен, который ходил в море простым матросом; боец, который не затевал драк - они не знали, что с ним делать. Некоторые неверно истолковали его хорошие манеры как слабость и попытались запугать его, но быстро поняли свою ошибку. Поэтому они в основном оставили его в покое. Даже Типпу, мастер-канонир, с которым сражался Мунго, держался в стороне и не проявлял ни малейшего желания продолжать ссору. Во всяком случае, он наблюдал за Мунго с некоторым настороженным уважением.

Единственный человек на корабле, который искренне ненавидел Мунго, был, к сожалению, единственным, кто мог сделать его жизнь невыносимой. Ланахан, первый помощник капитана, не простил Мунго ни за карточную игру, ни за то, что тот поставил его в неловкое положение перед матросами и капитаном. Он поместил Мунго в свою вахту, где он мог давать ему самые худшие задания, всегда готовый с концом веревки, если работа Мунго была менее чем безупречной. Он рассматривал занятия Мунго по морскому делу как личное оскорбление,предполагая, что это была попытка вытеснить его. Если он когда-нибудь заставал Мунго за чтением книги, то немедленно придумывал для него какую-нибудь новую работу.

Мунго знал, что помощник пытается спровоцировать его на нарушение субординации. Он видел это в глазах Ланахана. Один промах, и Мунго будет распластан на решетке, а его спину разорвет кошка с девятью хвостами. Мунго не доставит Ланахану такого удовольствия. Он безропотно принимал все унижения и оскорбления. Он был послушным, трудолюбивым и неутомимо жизнерадостным.

То, что Мунго оказался прирожденным моряком, ничуть не помогло делу Ланахана. Когда Ланахан отправил его наверх, чтобы он поднял паруса при сильном ветре, Мунго удержал равновесие на реях, как кошка. Когда он приказывал Мунго натянуть какую-нибудь непонятную веревку или завязать сложный узел, Мунго всегда был готов услужить. Отнюдь не впечатлив первого помощника, способности Мунго только усилили его ярость.

Мунго не успокоился. Он знал, что разжигает гнев Ланахана, и что рано или поздно он обрушится на него. Все, что он мог сделать, это ждать его.

***

Погода оставалась хорошей в течение нескольких недель сентября и начала октября. Ветер постоянно дул с юго-запада со скоростью от двенадцати до шестнадцати узлов, и было только несколько разрозненных шквалов. Этого было достаточно, чтобы пополнить запасы пресной воды на корабле и позволить команде принять ванну в подветренных шпигатах, чтобы смыть соль с кожи. Долгое время "Черный Ястреб" шел по ветру, создавая спокойствие на палубе, даже когда его стреловидный корпус разбивался о волны и выбрасывал гейзеры брызг.

Двадцать первого октября с фок-мачты донесся крик.

- Земля!’

Это была вахта Мунго, и он стоял на палубе, сверяясь с корабельным компасом. Как только он услышал крик, он снял с пояса подзорную трубу, которую дал ему отец, и подошел к поручням, высунувшись над водой и вглядываясь в клин света между нижним парусом и его реем, чтобы увидеть землю. Он чуял его в воздухе - густой запах деревьев и почвы, смешанный с острым морским рассолом, - но не видел.

Он подбежал к грот-мачте и вскарабкался наверх, чтобы лучше видеть. Чем выше он поднимался, тем сильнее ощущал качку корабля под собой. "Черный Ястреб" катился по сильному северному валу, и грот-мачта прочерчивала в воздухе траекторию, похожую на движение часового маятника. Он был уже в десяти футах от боевой вершины, когда услышал крик над головой. Секундой позже раздался треск расходящихся линий и шлепок прогибающегося полотна. Один из парусов сломался. Мунго выгнул шею и уставился в облака над головой. Какой-то моряк цеплялся за голый шест реи паруса, когда тот вывернулся из крепления с наветренной стороны. Тем временем парус, лишенный снастей, бесполезно хлопал в воздухе. Два других матроса боролись с брезентом на рее внизу, но первый, чья неуклюжесть, скорее всего, и стала причиной аварии, пытался подняться на сто пятьдесят футов над палубой.

- Закрепите скобу! - Крикнул Мунго, указывая на разорванную веревку, которая, раскачиваясь на ветру, свистела в неудобной близости от головы Мунго. - Я позабочусь о замене.’

Но матрос не слушал. Он изо всех сил вцепился в рею, пытаясь найти способ удержаться на ногах. Он не мог его найти. Весь его вес свисал с ярда, и холодные пальцы никак не могли его ухватить. Он неумолимо соскальзывал вниз.

Мунго отпустил правой рукой линь и потянулся над пропастью, ухватившись за конец скобы. Разорванная веревка извивалась, как разъяренная змея. Она была почти в пределах досягаемости. Затем корабль накренился на большой волне, и скоба выскользнула из пальцев Мунго. Мунго набрал полную грудь воздуха и стал ждать, пока корабль придет в себя, его дыхание было прерывистым, а сердце бешено колотилось в груди. Скоба качнулась обратно к нему, и он снова рванулся, чтобы схватить ее. На этот раз он коснулся ее пальцами, но порыв ветра снова унес веревку за пределы досягаемости.

К этому времени Мунго и матрос были измотаны. Мунго знал, что скоро