Потоки слез стали еще обильнее. И мысль о том, что она вот-вот могла бы уже назвать не Мариам, а себя невестой прекрасного Нур-ад-Дина, словно огонь жгла ее душу.

Как он был прекрасен тогда, когда они увиделись в доме у этой дурочки! Как учтив! Как благовоспитан! Как всего нескольким словами показал, сколь интересна она, Амаль, ему, сколь большие надежды связывает он с этим знакомством!

И вновь мысленно погружаясь в тот вечер, Амаль перебирала слова Нур-ад-Дина и свои ответы, как красавица перебирает разноцветные украшения, любуясь игрой камней и благородным отблеском золота.

«Я спросила, был ли хорош его день. Так велит обычай… О, но я мечтала услышать и его голос. Ибо у такого прекрасного юноши и голос должен быть столь же прекрасен.

«О Амаль, – ответил он, умнейший из мужчин мира. – День мой был неплох. Торговля идет неторопливо. А большего требовать не следует. Хорош ли был твой день, красавица?»

Да, он назвал меня красавицей! Ибо его тонкая душа сразу разглядела мою, сразу потянулась к ней, сразу ответила на неслышном языке нарождающейся любви…

Я же, скромно опустив глаза, ответила: «Благодарю тебя, уважаемый. Я сегодня успела лишь помочь матушке, и истолочь зерно, и убраться в доме, и… и, конечно, поболтать с Мариам».

О, с каким бы удовольствием, с какой бы радостью я начала свой рассказ с того, что описала бы свои мечты о нем, желанном! Но и тут обычай сдержал мое признание, уже почти готовое прорваться наружу. Однако его ответный взгляд был столь пронизывающим, столь всевидящим! Он сразу понял, чего же я не сказала ему! Черные глаза осветили мой разум, согрели мою душу первыми лучами надежды…

Да, и над ним, готовым ответить на мой безмолвный призыв, тоже довлели традиции. Ибо он спросил лишь: «О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?»

Да, этим вопросом он пытался усмирить свои желания – не зря же вспомнил об этой дурочке Мариам. Но пытаться усмирить желания столь же глупо, как пытаться окриком остановить мчащегося коня, и потому я поняла все, что он хотел мне сказать. Поняла и взглядом же ответила, что пылаю к нему прекрасными чувствами и согласна на все. Но вслух пришлось ответить совсем другое… И лишь для того, чтобы простушка Мариам не поняла, что наши души уже обо всем договорились.

«Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный как сон Нур-ад-Дин!»

Он сразу понял, что я просто поддразниваю его, что давно уже готова отдать ему и свою душу, и свое тело. Нур-ад-Дин прекрасно меня понял, но, чтобы эта легковерная девчонка ничего не заподозрила, деланно удивился: «Обо мне?»

Я улыбнулась и ответила так, как должно было бы ответить малознакомому юноше. Но не так, как желала бы ответить тому, кто влюблен в меня и в кого безумно влюблена я. А потому сказала: «Ну конечно, о тебе! Ведь у меня же жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека как ты, Нур-ад-Дин!»

Наш разговор представлялся совершенно разным для того, кто слушал, и кто смотрел. Ибо тому, кто внимал нам, было ясно, что мы всего мгновение назад познакомились. Тому же, кто зрел наши взгляды, кто понимал наши улыбки, было ясно, что мы беседуем лишь для того, чтобы Мариам ничего не заподозрила.

Думаю, он, умнейший, понимал меня так же легко, как я понимала его. Ибо простая благовоспитанная улыбка говорила куда яснее всяких слов. А для глупых ушек Мариам предназначались только глупые же слова: «Не печалься, прекраснейшая! И у тебя появится жених, поверь мне. Он будет видеть лишь тебя, любоваться твоими глазами, наслаждаться твоим голосом, твоей грацией!»

О, как я его понимала! Как легко расслышала восхищение мною, моим голосом, моей грацией, моим телом! Как понимала его сдерживаемое желание! О, если бы можно было, я бы насладилась его долгожданными объятиями немедленно! Но приличия – о, страшна их сила! – требовали скромного и осторожного поведения, и потому мне пришлось ответить лишь то, что они, эти страшные тиски для душ, допускали: «Надеюсь, что я смогу побаловать своего жениха не только голосом или походкой, уважаемый… Ведь я еще и стряпаю недурно… И шью!»

О, я увидела, что он понял меня прекрасно. Ибо глаза Нур-ад-Дина радостно блеснули. Теперь он знал, что я смогу быть не только прекрасной возлюбленной, сильной и пылкой, но и заботливой женой, умелой и аккуратной. И потому мой любимый радостно произнес:

– О, твои многочисленные таланты сделают любого юношу воистину счастливейшим из смертных!

Да, нам не нужны были иные слова. Те слова, которыми всегда обмениваются влюбленные. Ибо он понял меня даже без них. Как я поняла его, лишь единожды взглянув в это прекрасное лицо, погрузившись в радостные бездны черных глаз, коснувшись своей, жаждущей любви душой его души…»

Шум прервал мечтания Амаль. Она с трудом вынырнула из омута сладких воспоминаний и попыталась сосредоточиться на раскрытой странице. Но, увы, понятные слова складывались в непонятные фразы, смысл ускользал, как может ускользнуть от руки маленькая рыбка в быстром горном ручейке. А вместе с попытками понять, что же написано в волшебном учебнике, пришли и горькие воспоминания о неудаче сегодняшнего колдовства. Так могло бы продолжаться до бесконечности, но громкие голоса родителей внизу заставили Амаль встряхнуться и выглянуть из своего убежища.

– Отец, матушка, ну что опять у нас случилось? Почему вы столь сильно шумите?

– Разве мы шумели, доченька? – удивленно спросил Дахнаш. – Разве мы шумели, прекраснейшая из женщин мира? – Эти слова он адресовал уже Маймуне.

Та в ответ лишь пожала плечами.

– Думаю, дорогая моя доченька, что мы с отцом просто громко разговаривали. Ты же знаешь, что наш уважаемый батюшка – лучший из мастеров по металлу, что его слушаются даже самые упрямые сплавы…

«Еще бы, – с гордостью подумал Дахнаш. – Ведь некогда именно мы, дети огня, ифриты, были единственными в мире, кто вообще мог совладать с железом и медью, свинцом и золотом…»

– …что ему может покориться любой узор!

– Да, матушка, слава моего уважаемого батюшки гремит от одного конца нашего города до другого.

– А сегодня, о великая честь для моего Дахнаша, да и для всей нашей семьи, ему поручили создать целый серебряный сервиз для того, чтобы преподнести его дочери великого халифа ко дню ее свадьбы…

Услышав последнее слово, Амаль вздрогнула. Маймуна же услышала ее мысли столь ясно, будто они были произнесены вслух: «Как бы хотела, чтобы мне преподнесли серебряное блюдо и дюжину серебряных чаш в тот день, когда я буду выходить за тебя, о мой прекрасный Нур-ад-Дин!»

Джинния не выдала своего знания и лишь продолжала рассказывать дочери об этом замечательном и таком почетном заказе. Но очень хорошо запомнила эти слова дочери и глубокой ночью, когда Дахнаш, все еще в облике почтенного кади, вернулся домой, рассказала ему о них.