— Лизочка должна была уйти с пляжа в час дня, — сказал он. — Она задержалась. Почему? Из-за вас? Она вас ждала?

— Меня? — пожала плечами Лиза. — Да я ее сегодня впервые в жизни увидела.

У него по лицу прошла словно бы тень… он словно бы загородился и теперь беседовал с Лизой несколько издалека.

— Ну, может быть, вы условились о встрече письменно… — проговорил он осторожно. — Или через какого-то человека, знакомого… Иначе почему бы она задержалась и почему отдала вам свою одежду, почему попросила зайти в ломбард?

— Да случайно это вышло, — прижала руки к груди Лиза. — Ей-богу, случайно. Моя одежда… Я была раздета…

Эх, врать так врать!

— Моя одежда лежала около грузовика, а он взорвался. Все сгорело — вещи, сумка с документами. Я сама не пойму, как жива осталась. Кинулась в рощицу, а там лежит она. Она умирала, ну и сказала мне: возьми все, только отнеси квитанцию и скажи, что меня, мол, убило на берегу. Я оделась — не в купальнике же мне оставаться! — и пошла в город. К вам.

— Почему вы не сказали в ломбарде, что пришли по поручению Лизочки? Почему не сказали, а просто забрали медальон?!

— Медальон? — Лиза только сейчас о нем вспомнила. Да, он же золотой. Его надо вернуть. — Он в саквояже. Я сейчас достану.

— Стоять! — Полицейский навел на нее винтовку. — Хитрая какая. Достану! А там небось пистоль.

— Нету там никакого пистоля, честное слово, — растерянно пробормотала Лиза. — Можете сами посмотреть.

— Не волнуйся, посмотрю!

Полицейский очень ловко, продолжая держать Лизу на прицеле, левой рукой схватил, открыл и перевернул саквояж над большим круглым столом, застеленном кружевной скатертью, пожелтевшей от времени и стирок. Небогатое имущество Лизочки Петропавловской вывалилось на стол. Зашелестели целлофановые пакеты — от подарков Эриха Краузе. Сыро, тяжело шмякнулся купальник Лизы Ховриной. Выпал медальон.

— И правда, нету, — злобно буркнул полицай.

— Угомонись, Петрусь, — приказал старик.

Петрусь? Ого! Лиза вдруг вспомнила песенку, которую частенько пела соседка-украинка:

Небось много девок потерпели неприятности и от этого Петруся: больно уж хорош собой.

Да черт ли тебе сейчас в его внешности?!

— Так почему ничего не сказали? — повторил старик.

— Потому что я не могла… при этом офицере.

— Что за офицер?

— Он тоже был на берегу, а потом подвез меня.

Старик вскочил резко, по-молодому. Толкнул Лизу на стул, наклонился. Лицо его стало недобрым:

— Кто он? Как зовут? Давно прибыл в Мезенск? Он ваш знакомый? Приятель? Где он живет? Где живете вы? Работаете? Где?

Тон его был таким… он с такой лютой злобой сыпал вопросами! Лиза сначала оторопела, а потом возмутилась:

— Да что это вы так разговариваете?! Устроили тут гестапо, понимаете ли!

— Гестапо? — прищурился старик. — Вы были в гестапо? Вас допрашивали? Или вы присутствовали на допросах? В качестве кого? В самом ли деле Лизочка убита на берегу? Она должна была встретиться с вами? Вы предали ее? Она в гестапо?

— Слушайте, да вы просто ненормальный, — с яростью прошипела Лиза. — Не шейте мне дело! Не нравится вам слово «гестапо»? Хорошо, пусть будет НКВД. Вот вам, пожалуйста: вы ведете себя как самый настоящий энкавэдэшник, ясно? Что, до прихода немцев допросы в застенках вели?

Старик снова сел на диван, откинулся на спинку. Лицо его было смертельно бледным.

— Батюшка… — обеспокоенно прошептал Петрусь, делая шаг к нему, но старик раздраженно махнул на дверь — и Петрусь покорно отошел, занял пост около нее, изредка приоткрывая и выглядывая, не идет ли кто.

«Батюшка? Это его отец? — изумленно подумала Лиза. — Вообще-то в деды годится».

— Допросов не вел, — сказал старик, поворачиваясь к Лизе. Силы, видимо, вернулись к нему, лицо уже не выглядело таким мертвенным. — Но столь многажды был допрашиваем, что невольно усвоил некие манеры. С кем поведешься, знаете ли…

Он тяжело вздохнул.

— Значит, погибла Лизочка… эх… бедная моя девочка!

В голосе его слышалась такая боль, что у Лизы сжалось сердце. Наверное, он хорошо знал Лизочку Петропавловскую. А может, это ее родственник. Дед?

И вдруг ее словно ударило внезапной догадкой! Да ведь Петрусь назвал старика батюшкой не потому, что это — его собственный батюшка. Он обратился к нему, как на Руси обращаются к священникам! Этот старик… это его книги?

— Вы — дед Лизочки? — так и ахнула Лиза. — Вы — отец Игнатий Петропавловский?

— Чертовщина… — прошипел у порога Петрусь.

Старик потрясенно уставился на Лизу:

— Откуда вы знаете? Этого никто не мог знать, только двое — Петрусь и Лизочка. Она сказала вам? Как же она решилась?.. Значит, она хотела, чтобы я поверил вам. Но почему она не открыла вам пароль? Все было бы проще!

— Она не успела, — сказала Лиза. — Она умерла. Да и при чем тут пароль?! Поймите, если даже Лизочка и ждала кого-то на берегу, если и должна была с кем-то встретиться, это не я. Я оказалась около нее случайно, говорю же! А ваше имя я увидела на книгах. Так просто догадаться!

— Ну хорошо, — устало кивнул отец Игнатий. — В таком случае почему после ломбарда вы пошли сюда? Почему не отправились к себе домой? Почему не ринулись в комендатуру восстанавливать документы? Если среди ваших приятелей офицер интендантских войск, он мог бы помочь вам.

Ага, подумала Лиза, значит, Алекс Вернер — интендант? При такой-то мужественной внешности и весьма любезных манерах — всего-навсего интендант? Какая скука. Вот, оказывается, что означают эти красные просветы в петлицах и на погонах. Ну, будем знать. Нет, хорошо бы никогда этого не знать!

— Я… он ничем не мог мне помочь, потому что я познакомилась с ним только сегодня. Мы вместе плыли от островка, ну знаете, там островок посреди реки, нас там обстрел застал. Потом вместе пытались спастись на берегу…

— Он видел Лизочку?

— Нет, он меня уже потом подобрал, на дороге, предложил подвезти, я побоялась отказать…

— Подобрал! — фыркнул Петрусь, но веселья в его насмешке не было, наоборот, ее можно было испугаться. Что он, что старик смотрели на Лизу без капли доверия, смотрели как-то… оценивающе, как будто высчитывали, сколько минут дать ей еще пожить, прежде чем вынести суровый, но справедливый приговор подпольного суда.