Теперь я уже знал фюрера лучше, чем раньше, и я знал, что он не удовлетворится таким ответом; и именно так и произошло. Браухичу и Гальдеру было приказано прибыть к нему в Нюрнберг на следующий день. Разговор между ними начался в отеле «Дойчер Хоф» незадолго до полуночи и продолжался несколько часов: Гитлер убеждал этих упрямцев спокойной и подробной лекцией об использовании современной боевой кавалерии (другими словами, бронетехники); я уже предлагал им вполне компромиссное решение и теперь сожалел о потере такого количества времени, особенно ночью, на то, чтобы, как я и предсказывал, в конце все их сопротивление и все их неоправданное упрямство потерпело крах, с закономерной новой потерей авторитета обоих. К трем часам стало слишком поздно: Гитлер потерял терпение и в категорической форме приказал им объединить бронированные формирования, как он того требует, и использовать их как комбинированные соединения в прорыве через Пльзень. Он отпустил этих господ холодно и мрачно. Когда мы в вестибюле утоляли жажду после поражения в этой битве, Гальдер дрожащим от возмущения голосом спросил у меня: «Чего он на самом деле хочет?» Я был так сердит, что возразил: «Если ты все еще действительно не понимаешь, тогда мне жаль тебя».

Только теперь Браухич внес изменения. Новые приказы были тотчас же составлены, и требования Гитлера были в полной мере удовлетворены. Когда Гальдер переписывал эти приказы, я мог только спросить у Браухича: «Почему вы спорили с ним, если вы знал, что битва уже заранее проиграна? Никто не думает, что из-за этого будет какая-либо война, поэтому все это дело не стоит не больше мелкого арьергардного боя. Ты швыряешь свои козыри в совершенно бесполезных жестах, и в конце концов ты все-таки сдашься на том же самом месте; и тогда, когда это действительно будет вопросом жизни и смерти, твоему противостоянию не хватит необходимого авторитета, чтобы быть действенным».

Я описал это происшествие детально только потому, что оно иллюстрирует характерный пример (спор, который не был даже первого порядка) признаков тех условий, в которых мы должны были работать с Гитлером. Если в его голове возникала идея, ни один человек на земле не мог разубедить его; он всегда поступал по-своему, независимо от того, одобряли это его советники или нет.

Во второй половине сентября [на самом деле 22-23 сентября 1938 г.] Чемберлен нанес нам второй визит, на этот раз в Годесберге, на р. Рейне. Браухич выделил меня и Штюльпнагеля как наблюдателей на случай, если будут обсуждаться военные мероприятия, таким образом, у меня, по крайней мере, было с кем поговорить во время политических дискуссий, которые продолжались несколько часов подряд и на которые мы, военные, никогда не допускались. Ближе к вечеру произошел опасный момент напряжения из-за телеграммы из Праги о мобилизации чешской армии. Пока я звонил Йодлю и договаривался с ним, чтобы прояснить ситуацию у нашего военного атташе в Праге, Гитлер диктовал письмо британскому премьер-министру о том, что он считает себя полностью свободным в действиях и, если необходимо, будет готов защищать интересы Германии силой оружия, если текущие переговоры будут сорваны мобилизацией чехов. К счастью, это донесение было опровергнуто Йодлем и самим Чемберленом, в итоге переговоры возобновились на следующий день и закончились если не с окончательным решением, то, по крайней мере, с созданием приемлемой базы для избежания войны. С наступлением сумерек мы вылетели обратно в Берлин, совершив круговой облет бушевавшей над всей страной грозы; это было потрясающее зрелище, наблюдать электрические разряды с высоты больше десяти тысяч футов [более трех километров] с молниями, вспыхивающими и выше, и ниже нашего самолета.

На следующий день я поехал в гости к директору [главному управляющему] компании «General Electric» Люентичу поохотиться на оленя, и на второй день, в местечке Д., под Берлином, я подстрелил самого большого оленя в своей жизни; мне это показалось хорошим знаком в приближавшемся решении чешского вопроса.

Как известно, в конечном счете вмешательство Муссолини привело к переговорам в Мюнхене между четырьмя политическими деятелями в доме фюрера на Кениглихерплац в конце сентября. Единственный политик, которого я еще не знал, был М. Даладье, с которым меня познакомил французский посол Франсуа Понсе, когда мы все выпивали у маленькой буфетной стойки. Я не присутствовал на переговорах, несмотря на то что Геринг принимал в них участие. Итог их [то есть переход к Германии Судетов] хорошо известен, но я не думаю, что широко известно, что именно Даладье был тем, кто в конечном счете смягчил жесткую позицию британского премьер-министра по вопросу Судет, сказав: «Мы не допустим войны из-за этого, чехи должны просто отступить. Мы просто обязаны вынудить их согласиться пойти на уступки». Шмундт записал эти слова, когда они ушли.

На этой конференции послов, где решалось, какие территории должны быть переданы, было представлено и наше военное Верховное командование, потому что, хотя этнические и языковые барьеры были определяющими факторами, новый стратегический рубеж и отсечение чешских приграничных укреплений играли важную военную роль: я отдал указания, и они при посредстве моего наблюдателя служили точкой отсчета для сотрудников нашего министерства иностранных дел. Весьма ценная услуга, оказанная нам Франсуа Понсе в обеспечении признания германских требований, и его шутливая угроза остальным: «Ну-ка, торопитесь! Старик (Гитлер) уже едет в Берлин» – все это уже история. На самом деле Франция не стремилась вступать в войну из-за проблем Германии на востоке; Гитлер осознавал это и безоговорочно верил в пассивность Франции – он неоднократно заверял их, что он никогда не развяжет войну с ними из-за Эльзас-Лотарингии – это стало пагубным для итога дипломатических переговоров по польской проблеме, поскольку после Мюнхена Англия стала думать совсем по-другому и вынудила Францию присоединиться к своему лагерю.

Я уверен, что быстрый прогресс, достигнутый нами с лета 1938 г. в строительстве западных укреплений, и масштаб рабочей силы и материальных затрат, выделенных нами для них, – все это существенным образом повлияло на французов, заставив их пересмотреть договор о союзе, который они гарантировали Чехословакии[11].

В начале мая я сопровождал фюрера в инспекционной поездке по местам строительства, которые в то время все еще разрабатывались исключительно военными инженерами. Программа строительства была под общим командованием штаба второй группы армий в Касселе. По моему предложению генерал Адам, один из протеже Бломберга и до этого командующий Военной академией в Берлине, был назначен преемником кавалера фон Лееба на должности главнокомандующего второй группой армий 1 апреля 1938 г. Тогда я считал, что такой подходящий и одаренный генерал – до Бека он был начальником Генерального штаба – не может быть связанным с Военной академией, и назначил его под руководство Браухича.

Адам приветствовал фюрера, как занимающий должность главнокомандующего Западным фронтом, и произнес вступительную речь о перспективах обороны Западного фронта, принимая во внимание выделенные ему войска военного министерства и достигнутое текущее состояние в строительстве укреплений. Согласно тому, что Адам позднее сам сказал мне, его замечания соответствовали мнению, которого в данный момент придерживался Бек, служивший в то время начальником Генерального штаба; он выразил недвусмысленное намерение разоблачить слабые места всей системы и невыполнимость попытки эффективного сопротивления на западном берегу Рейна более нескольких дней. Главной целью всего этого было отговорить Гитлера от его планов нападения на Чехословакию, которые уже предчувствовались и, возможно, были частично известны.