— К армии у вас тоже будут замечания и пожелания? — шутливо поклонился Потапов.

— Если только это в Вашей власти, Николай Михайлович, — испытующе упёрся в генерала сухой взгляд серых глаз, — было бы неплохо произвести рокировку и обменять русский экспедиционный корпус во Франции на чехословацкие дивизии, формируемые в России. Они всё равно считаются частью французской армии. А по количеству агентов британской и немецкой разведок не имеют себе равных. Фактически это — чужая армия на территории России, и неизвестно, как ее используют в случае критических разногласий внутри Антанты.

— У вас есть конкретные факты?

— Они есть у вас. Достаточно проанализировать интенсивность контактов между союзниками и чешскими формированиями, фамилии представителей Англии и Франции, их звания и должности в разведывательных структурах…

— Хорошо, я обращу внимание на этот вопрос, — не дослушав, кивнул Потапов. — Каюсь, эти подразделения временно вышли из-под нашего внимания. Сделаю, что могу. Что-то ещё?

— Назначьте ответственным за мою заброску и за всю операцию…, — гость неожиданно запнулся, будто что-то вспомнил. — Кстати, а почему бы не назвать её как-нибудь оптимистично, например, «Преображение». Созвучно с новогодним настроением. Так вот, недавно в распоряжение Генштаба поступил полковник Вандам.[15] Если он не занят на другой работе, поручите меня ему. Думаю, Алексея Ефимовича не придется долго уговаривать, если он узнает о сути дела.

— Пожалуй, вы правы, — без тени улыбки ответил Потапов, — в армии нет более ярого англофоба, чем Алексей Ефимович. Но он и вас, мягко говоря…

— Имеет право, — вздохнул гость, тронув бритый подбородок, — поэтому моё инкогнито лучше не нарушать.

— И как же вас величать?

— Мне всегда нравилось имя Георгий… Георгиус… Но можно и Жорж.

— Пожалуй, Жорж — это будет перебор, — пробормотал по-французски Потапов под понимающую улыбку Непенина.

— Ничего, я справлюсь, — ответил ему гость на языке Дюма и, не обращая внимания на вытаращенные глаза, продолжил по-русски, — мне требуется решить некоторые бытовые вопросы, ибо находиться по своему постоянному месту жительства…

— Да-да, — торопливо кивнул Непенин, — предлагаю временно обосноваться на «Ермаке». Надеюсь, гражданская команда ледокола находится вне политики, а поток гостей на борту не иссякает в любую погоду. Будете моим личным гостем.

— Если Николай Михайлович не возражает…

Потапов не возражал. Он проводил гостей до порога, убедился, что они сели в адмиральскую автомашину, вернулся в свой кабинет, бросил адъютанту «не беспокоить», плотно закрыл дверь, поднял телефонную трубку и крутанул ручку коммутатора:

— Говорит Потапов. Соедините с помощником начальника штаба Верховного Главнокомандующего, генералом Клембовским. Срочно!

* * *

Историческая справка:

Деревня Шпингамн

Глава 8

Непенин

Григорий лежал на узкой, короткой кровати гостевой каюты «Ермака» и крыл себя последними словами. «Ну что, выпендрился, придурок? Всех удивил? Доволен? Брезгливо сморщенный нос „их высокопревосходительств“ ему, видите ли, не понравился! Покровительственно-небрежный тон не удовлетворил… Захотел посмотреть на изумленные глаза? Посмотрел! Дальше что? Как теперь объяснять знания закоулков геополитики и иностранных языков? В ресторане „Вилла Родэ“ нахватался? Уроки у Её Величества Александры Фёдоровны брал? Хотя уроки — это, пожалуй, мысль… Сколько Распутин ошивался при дворе? Больше десяти лет! За это время можно научить медведя ездить на велосипеде! Нда… На мелочах сыплюсь… Надо всё так легендировать, чтобы не запутаться… Интересно, а почему опять спать не хочется? Превращаюсь в лунатика…»

В коридоре тускло горела одинокая лампочка. В её свете недра парохода-ледокола казались заброшенными. Эффект забытости подавлял абсолютно, если бы не палуба, подрагивающая от работы паровика, крутящего динамо-машину. Вдоволь потолкавшись по узким коридорам, поплутав в паутине нисходящих и восходящих трапов, Григорий, наконец, вывалился на палубу совсем не в том месте, где входил в чрево ледокола, и сразу же наткнулся на стоящего у поручней адмирала, молчаливо оглядывающего заснеженный, обледенелый рейд Невы, ветреный, промозглый, студёный даже при небольшом минусе. В Петербурге опять пасмурно. Вот-вот примется снег, оттого даже освещённые обводы кораблей и здания на обоих берегах серы, окутаны густой дымкой. А между ними Нева — острая, колючая, вздыбленная, в изломанных льдинах. По такому льду не покатаешься на коньках, не походишь на лыжах и просто не прогуляешься в свое удовольствие без риска переломать ноги. Река словно ощетинилась в ожидании бури, готовой вот-вот выплеснуться из столичных улиц на её просторы.

— Замолаживает… — коротко прокомментировал погоду Непенин, взглянув через плечо на Распутина. — Тоже не спится?

— Глаз не сомкнул, — честно признался Григорий, пристраиваясь рядом на тесном балкончике надстройки.

— Не мудрено. Вы говорили о страшных вещах, было бы странно после этого спать спокойно.

Распутин пожал плечами. Он не рассказал и сотой доли действительно страшных событий, разворачивающихся нынче и грозящих в скором времени заполонить империю, поэтому не считал нужным отнекиваться или стращать моряка словами «то ли еще будет!» Несколько минут стояли молча, вдыхая неповторимую смесь свежего морозного воздуха и угольной гари, лениво переливающейся через трубу и стелющейся по льду в сторону Финского залива.

— Я просто считал нужным предупредить, — тихо, почти про себя, проговорил Распутин, зябко кутаясь в шубу и чувствуя странную школярскую неловкость. Он словно решал задачку, заранее подглядев ответ и намереваясь щегольнуть нечестно приобретёнными знаниями.

— С чего бы это? — Непенин встал вполоборота, отстранившись и пристально глядя в глаза Григорию. — С каких пор вас стали занимать проблемы моряков и солдат, не влияющих на ваше положение при дворе, на ваше материальное благополучие? Вы же, Григорий Ефимович, если мне не изменяет память, за всю войну ни разу не соизволили появиться ни в одном госпитале, ни одну душу покалеченную не утешили.

Слова адмирала резанули Григория автогеном, задев как доктора и как солдата, валявшегося по госпиталям в другой жизни. «Точно, — изумился про себя Распутин, судорожно перебирая биографию и не находя в ней ни единого случая посещения старцем больных и раненых, — и это в воюющей стране! Какой же ты засранец, „святой Гриша“! Вот ведь испанский стыд! И как выходить из положения…»

— Да, я слабый, снедаемый страстями, грешный человек, — произнёс Григорий осторожно, взвешивая каждое слово, — у меня есть свои скелеты в шкафу и тараканы в голове. Я совершал поступки, за которые мне мучительно стыдно. Этот стыд останется со мной навсегда, как бы я ни каялся. Вполне возможно, я и сейчас поступаю неправильно. Кто это знает? Вот Вы, Адриан Иванович, готовы взять на себя роль судьи, чтобы взвесить все варианты и выбрать из них единственно правильный? Готовы